В больнице ее не хотели отпускать.
— Война окончилась, но это вовсе не означает, Что нам не нужны сестры, — сурово сказала матрона. — Не понимаю, Почему вы так рветесь уехать, сестра Кеннеди, мы бы предпочли, чтобы вы остались.
Лили подумала о трех последних месяцах. Каждое утро она с усилием поднималась и, с трудом волоча ноги, шла умываться, а вечером валилась в кровать, едва живая от усталости. И каждый раз, глядя на Лондон из окна больницы, Лили видела лишь улицы, где они гуляли с Джейми.
В конце концов она решила покинуть Лондон, где ее окружало слишком много воспоминаний. В начале войны она как-то сказала Мейзи, что вряд ли захочет вернуться в Тамарин, когда все закончится. Она ошибалась. Теперь ей хотелось вернуться домой.
Там она будет в безопасности. И возможно, настанет день, когда она почувствует себя немного счастливее, кто знает? А если ей суждено быть несчастной, то лучше быть несчастной там, где ничто не напоминает о Джейми.
Почтовое судно из Холихеда уже не было закрыто маскировочной сеткой, как во время войны, когда Лили в последний раз пересекала пролив, но на переполненном корабле, как и тогда, яблоку негде было упасть. Лили мутило в туго перетянутом ремнями огромном, не по росту, спасательном жилете. Когда судно вошло в порт Дун-Лэаре и показался залитый огнями город, нетронутый бомбами и неправдоподобно красивый, Лили охватило странное чувство нереальности происходящего. Она привыкла видеть разбомбленные улицы Лондона с почерневшими развалинами прекрасных зданий. А здесь будто никогда и не было войны, которая последние четыре года составляла часть ее жизни. Люди выглядели здоровыми, не истощенными, не полумертвыми от голода. Никто не кутался в ветхие тряпки, не ходил в перешитых, залатанных обносках. При виде благополучных, счастливых соотечественников в Лили вспыхнуло возмущение: откуда в них это безразличие? Но в следующий миг ее охватил гнев на все человечество, равнодушное к ее потере. Даже о Господе думала она с горечью, молитвы не приносили ей утешения. Пока Джейми был жив, Лили трудно было молиться, потому что она остро ощущала собственную греховность, когда же Джейми не стало, молитва совсем утратила для нее смысл. Потеряв Джейми, она потеряла себя.
Поезд на Уотерфорд шел наполовину пустым, и Лили одна заняла целую скамью. По мере приближения к дому пейзаж за окном менялся. Стоял чудесный августовский день, и Лили неотвязно преследовала мысль о том, как порадовался бы Джейми этому дню.
Он часто говорил о том, как после войны, когда он будет свободен, они вместе поедут к родителям Лили.
В Уотерфорде ей пришлось дожидаться автобуса до Тамарина. Ближайший автобус отправлялся только в семь часов. Оставив чемодан у носильщика, она спустилась к причалу, уселась на скамейке и обратила взгляд к морю. Ей вспомнилась гостиница в Торки, где она приняла решение расстаться с Джейми. Слава Богу, она не успела сказать ему о том, что все кончено, Джейми умер, так и не узнав. Хотя бы в этом Бог проявил милосердие. Но теперь ей придется нести с собой эту боль до конца. Теперь она уже не сможет отпустить Джейми. Никогда.
Автобус поравнялся со Старой кузницей, и предупредительный шофер остановился, чтобы высадить пассажирку. Оказавшись на дороге, Лили с тоской посмотрела на чемодан, который тащила с собой от самого Лондона. Не бросить ли его здесь, на обочине? У нее не было сил волочить его вверх по тропинке к дому. Лили с трудом столкнула чемодан с дороги и остановилась, обреченно глядя на крутую тропинку и на Кузницу вдалеке.
Ратнари-Хаус скрывался за деревьями, и Лили внезапно охватила ненависть к этому дому и ко всему, что он олицетворял. К классовым барьерам, разделявшим их с Джейми, — силе куда более жестокой и беспощадной, чем Сибил со всей ее злобой.
Локрейвены, Белтоны и Хэмилтоны принадлежали к другому миру, и Лили в нем не было места. Этот мир принес ей слишком много горя, и отныне он ей заказан. Никогда не переступит она порога Ратнари-Хауса.
Лили вытерла слезы и впервые полной грудью вдохнула свежий деревенский воздух, напоенный запахами полей, деревьев и дикого чеснока. В этом смешении запахов отчетливо выделялся аромат цветущей лаванды. Лили подошла к каменной изгороди и посмотрела вдаль. По краю поля длинной широкой полосой тянулись кусты лаванды. Когда-то там был всего один кустик, припомнила Лили, но теперь лаванда разрослась, наполняя воздух благоуханием и вызывая в памяти давно забитые воспоминания. Лили перебралась через стену и направилась к густым зарослям лаванды. Ей вдруг захотелось ощутить упругие стебли травы под ногами, и не долго думая она сбросила туфли и стянула чулки. Потом опустилась на траву, обхватила руками колени и закрыла глаза. Когда-то бабушка Сайв рассказывала ей о лаванде много чудесных историй. Лаванда — очень древнее растение, говорят, она как-то связана с эльфами, с «маленьким народцем», как называла их бабуля Сайв.
Лили провела рукой подлинным стеблям лаванды, где нашел себе прибежище «маленький народец», и беззвучно взмолилась: «Помогите». Легкий порыв ветра качнул стебли, и крошечные цветы будто закивали в ответ. «Ну пожалуйста», — прошептала Лили и заплакала.
Она не слышала, как он перелез через изгородь и подошел к ней — огромного роста мужчина с загорелым лицом, густыми волосами цвета меди и удивительно добрыми голубыми глазами.
— Я заметил вас с дороги и решил убедиться, что с вами все в порядке, сказал он с тревогой в голосе. — Вам не нужна помощь? — Лили смотрела на него, не в силах произнести ни слова. — Не бойтесь, мисс, — добавил великан. — Я не хотел вас пугать. Меня зовут Робби Шанахан. Может, вас проводить?
Стебли волшебных цветов качались на ветру, высокий незнакомец смотрел на нее с нежным участием, и Лили впервые за долгие месяцы испытала вдруг странное, непривычное чувство покоя.
— Я Лили Кеннеди, — ответила она. — Вы могли бы помочь мне донести чемодан?
* * *
В полдень пришла Рона с чашкой горячего чаю для Иззи. По коридору разносился аппетитный запах еды, но Иззи не хотелось есть, ее не оставляло ощущение, что вот-вот что-то произойдет.
— Иногда людям нужно сказать, что они могут уйти, — осторожно заметила Рона.
Иззи изумленно посмотрела на нее. Сиделка казалась здравомыслящей особой, не склонной предаваться фантазиям. Ее слова звучали странно, но разве Аннелизе не предупреждала Иззи о том же?
— Вы должны сказать ей, что она может уйти, — добавила Рона. — Ваша бабушка этого ждет.
— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросила Иззи.
— Когда двадцать лет ухаживаешь за умирающими, начинаешь чувствовать подобные вещи. — При слове «умирающие» Иззи вздрогнула и закусила губу. — Нет ничего плохого в том, чтобы отпустить бабушку, — мягко проговорила Рона. — Она знает, что ей предстоит уйти, и уже смирилась. Некоторые люди борются и страдают. Глядя на них, я всегда вспоминаю стихотворение Дилана Томаса, которое учила в школе: «Ночь ласкова, но не спеши пред ней предстать». Кто-то уходит быстро, кто-то цепляется за жизнь. Вашей бабушке, к счастью, не пришлось страдать, но она не хотела уходить и ждала вас, чтобы проститься.
