Я решил в общих чертах описать собственные философские взгляды, как и приключения, которые мне довелось пережить на своем веку. Я предложу политическую систему порядка (с Биллем о правах и со всеобщим выборным правом) и систему внутренней экономики (с отдачей земли в руки бедного населения и минимальной заработной платой, а богачей лишить их гигантских площадей земли, захваченных ими по большей части незаконным путем). Я рассмотрю религию и образование, а также дам рекомендации в каждой из этих областей, основанные не только на всесторонних знаниях— даже взятый наугад предмет видится мне скорее в более широком свете, нежели в тончайшей специфике, — но основываясь на том, что мне самому удалось обнаружить и пережить за время своей жизни, которая имела несколько ярчайших глав. И конечно же я напишу правила поведения взрослых и детей. Я не веду речь о семейной жизни, поскольку на данный момент представления не имею, выдержит ли моя собственная семейная жизнь такое пристальное внимание с моей стороны.
Я начну, как и все люди, остававшиеся в уединении, с любви.
Теперь мне кажется, будто любовь — это лишь жертва: чем значительней жертва, тем сильней любовь. Теперь только я вижу, какова сила любви Микелли ко мне: стремление подчинить своим чувствам собственную личность, ее добродетель, ее состояние — и все это брошено к моим ногам. Это и есть жертва, и больше ничто в мире не способно в должной мере определить силу любви. Остальное же все — похоть, прихоть, каприз, мода, воображение, жадность или же традиции. Жертвенная натура человеческой любви находит такой пример и свое оправдание в благороднейшем акте, который когда-либо совершался на этой бренной земле, — жертва Иисуса Христа ради всего рода человеческого, дабы мы могли возрождаться вновь и пребывать с Ним в Царствие Небесном Отца Его. Жизнь Христа — жизнь совершенная, и все акты самопожертвования и все намерения берут начало в самопожертвовании. Туда, куда Он следует, туда и мы идем по стопам Его.
Уж коли однажды жертва любви предложена, то от нее никак нельзя отказываться; впрочем, во второй раз ее тоже предложить уж нельзя. Следовательно, у нас есть лишь одна любовь, как Христос принес лишь одну жертву. Однако же возникает проблема, когда мы неправильно используем эту единственно выпавшую нам возможность, а такое случается часто. Подобная ошибка отчасти проистекает от невежества — которое само по себе вполне извинительно и всецело находится во власти Господа нашего Всемогущего, — но в большей же степени причиной тому невоздержанность. Если нам выпадет судьба предложить жертву свою верному человеку в верное время, тогда и любовь обретет несомненную истинность и долговечность, и ни Вельзевул, ни слуги его не смогут сломить сие праведное чувство. А если же мы предлагаем жертву не тому человеку в неверное время или же тому человеку— как, мне верится, моя Мэри, например, — но в неподходящий момент, то, как замок, построенный на песке, любовь эта рухнет.
Таким образом, отыскать предмет, которому бы можно было принести жертву, равносильно тому, как обрести ключ, который бы отпер заветные двери и выпустил бы твой страх…
Мороз свирепствовал до самого конца пасхальной недели, и Мэри была несказанно этому рада, поскольку злая стужа дарила ей желанное уединение и ограждала от остальной долины, принося ей мир и спокойствие, к которому она уже успела привыкнуть. Ей было до чрезвычайности необходимо восстановить утраченное равновесие после всего зла, которое он ей причинил. К тому же она хотела позаботиться о ребенке. Мэри с невероятной страстью принимала все меры предосторожности, дабы отлично питаться, как следует высыпаться и даже ночью дышать свежим воздухом. Случалось, Элис и миссис Робинсон даже ругали будущую мать за такое чрезмерное усердие, но Мэри не обращала на их ворчание ни малейшего внимания. Однако слишком часто бранить ее они не решались, поскольку обеим было ясно, насколько жизненно важен для Мэри этот ребенок. Она могла внезапно замереть на месте, прислушиваясь к каким-то своим внутренним ощущениям, которые дарил ей еще не родившийся ребенок, и только как бы вновь убедившись в своих чувствах, она шла дальше, и на лице ее играла очаровательная, задумчивая улыбка. Она много читала о беременности в своих медицинских книгах и разговаривала с миссис Смолвуд, которая во всей долине слыла повивальной бабкой. Таким образом, Мэри готовила себя к тому, чтобы, случись акушерке не прибыть ко времени появления ребенка на свет, самой родить без посторонней помощи. Она постоянно использовала засушенные еще с осени травы в качестве приправ к самым различным блюдам и не забывала съедать хотя бы по яблоку в день, поскольку прекрасно понимала, что ей и ее будущему ребенку очень нужны фрукты. Ей бы очень хотелось, чтобы и Джон разделил с ней эту огромную радость, во всяком случае, временами именно так она и думала, но когда к сердцу вновь подступала обида и боль, то волна горечи смывала всякое желание видеть его рядом.
В начале апреля, хотя еще стояли морозы, ласковое солнце неодолимо влекло Мэри прочь из дома, прогуляться. Она отправилась на восток от Баттермира к Мшистому водопаду. Именно туда она совершала прогулки с Джоном, на сей же раз она прошла дальше, мимо того самого места, где он впервые сделал ей предложение. И когда Мэри уже миновала водопад, ее сердце вдруг переполнилось неожиданной радостью. Когда-то она любила и была любима. Это чувство не было совсем уж безнадежным и бесполезным — кое-что осталось; она прикоснулась к уже довольно большому животу и ощутила, насколько ей не хватает его.
В последние дни августа, как раз в то самое время, когда она и Джон были поглощены друг другом, оставаясь в уединении, Колридж проезжал Баттермир. До сего момента он редко испытывал столь сильные душевные порывы и ощущение могущества собственного гения. В тот раз он описал водопад, что в народе назывался Мшистым, и его описание в некотором роде отражало теперешнее настроение Мэри, когда она, в редкие минуты отдохновения, предавалась воспоминаниям, возрождая в памяти тот волшебно-чудесный отрезок лета, который ей довелось пережить.
Она изо всех сил стремилась сохранить в себе то настроение, которое навеял ей этот знакомый путь, желая запечатлеть в своем сознании эти воспоминания, дабы она могла лелеять их в собственном сердце, изголодавшаяся по умиротворенным и радостным мыслям о собственном муже. Но в конце концов эти чувства ускользнули от нее, и она так и осталась стоять, глядя на воду, которая теперь, зимой, устремлялась вниз по узкому ложу, скованному со всех сторон толстым слоем льда, который чуть дальше, по краям водопада образовывал причудливый рисунок толстых сосулек самой замысловатой конфигурации, так что замерзшая на стуже вода напоминала то чьи-то конечности, то живот, а то и вовсе походила на женскую грудь. И все эти ледяные конструкции были столь прочны, что сломать их руками не представлялось никакой возможности.
Мэри почувствовала, как ледяной воздух подбирается к горлу. Она еще плотней закуталась в пальто и как можно быстрее направилась обратно в деревню, однако же не забывая ступать осторожно и аккуратно, дабы не поскользнуться. Возможно, ребенок заставит его вернуться к ней.
14 апреля 1803 года
Мой дорогой муж,
Наконец-то я добралась до Оксфорда, но мне сообщили, что тебя отослали отсюда вот уже как шесть недель назад. Я изнурена от постоянных переездов с места на место — малыши называют себя «цыганами»! — однако расходы, как мне самой удалось убедиться, слишком уж велики. Некоторые из наших друзей в Тивертоне собрали для нас кое-какие пожертвования, но сумма оказалась не так уж велика, и мне приходится беречь каждый пенс. Мне просто необходимо поселиться где-нибудь, чтобы я могла зарабатывать трудом на ежедневные расходы. Я уж было подумывала открыть школу для девочек, которая бы одновременно давала образование и нашим детям. Ты одобряешь такую идею? Я не образованная женщина, однако получила домашнее воспитание и всегда читала много книг, которые могли бы оказаться весьма полезны в жизни.
