современной библеистики, вариант.
Когда появилось издание греческого текста Нового Завета К. фон Тишендорфа (1869), а затем критическое издание Э.Нестле (1898), каждый смог убедиться, что Вульгата сохранила вариант текста, чрезвычайно близкий к тому, который мы называем теперь «критическим». Это резко поднимает значение Вульгаты в глазах современного библеиста, видящего, что блаженный Иероним точно переводит греческий текст по весьма надежным рукописям, напоминавшим, вероятно, Синайский кодекс. Вместе с тем именно это обстоятельство, после распространения греческого Нового Завета, опубликованного Эразмом Роттердамским по Textus Receptus, вызвало в среде протестантски ориентированных ученых в Женеве настоящий взрыв негодования по поводу Вульгаты, которая, как им казалось, искажает новозаветный текст. По этой причине в XVI веке появляется ряд новых переводов Нового Завета на латинский язык по Textus Receptus. Наиболее известен перевод Теодора Безы (1519–1605) – ученого-библеиста, близкого к Ж.Кальвину.
* * *
В настоящем издании[56]латинский текст публикуется согласно Вульгате по изданию Хуана Леала (Мадрид, 1960). Однако ввиду того обстоятельства, что греческий текст печатается здесь по Textus Receptus, в квадратных скобках даются те места, которые отсутствуют как в критическом тексте Нового Завета, так и в Вульгате, но есть в Textus Receptus. Эти места приводятся в переводе Теодора Безы по его берлинскому изданию 1873 года (sumptibus Societatis Bibliophilorum Britannicae et extemae). В круглые скобки, напротив, заключены те отдельные слова, которые имеются в Вульгате, но отсутствуют в греческом оригинале. Курсивом выделены цитаты из Ветхого Завета, что позволит читателю ярче увидеть взаимосвязь между Ветхим и Новым Заветом.
Пунктуация настоящего издания точно воспроизводит пунктуацию Клементины. Это связано с тем, что ее издатели, а равно и издатели предшествующих ей публикаций текста Вульгаты, путем расстановки запятых и двоеточий, деления текста на предложения подчеркивают надфразовое единство текста, который не есть механическая сумма отдельных предложений. Текст – это единое целое, не всегда даже разделимое на предложения. По этой причине там, где в Священном Писании на современных языках ставится точка, издатели Клементины зачастую предпочитали двоеточие; текст после этого знака продолжается с маленькой буквы. Слабо выраженное дробление евангельского текста на предложения объясняется и тем, что в первые десятилетия апостольской проповеди Евангелие распространялось исключительно в устной форме. В ряде случаев неразделимость текста на предложения, теснейшая связь следующего предложения с предыдущим подчеркивается тем, что после точки ставится не большая, а маленькая буква. См. например Мф 24: 4–5: Videte ne quis vos seducat. multi enim venient in nomine meo («Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас. Ибо многие придут под именем Моим»). Вместе с тем перед словом autem, vero и т. п. издатели Клементины, как правило, ставят точку там, где логика современных языков требует запятой, например Мф 13: 37–39; 14: 23; 15: 14; 16: 25; 19: 13 и др. Это связано с тем, что слово autem (но, же) много лучше любого знака препинания указывает на бессмысленность следующего предложения в отрыве от предыдущего. В целом точка в Клементине используется не столько для дробления текста на отдельные фразы, сколько служит для указания на паузу. Так, в изъяснении притчи о сеятеле три достаточно коротких стиха (Мф 13: 37–39) шесть раз прерываются точками, тогда как подавляющее большинство современных издателей интерпретируют их как одно сложносочиненное предложение. Пауза играет здесь очень заметную роль, потому что Евангелие – это не текст, погребенный в книге, а Слово Божие, которое живо и действенно (Евр 14: 12). Поэтому ориентировано оно прежде всего на чтение не про себя, а вслух.
Следует обратить внимание и на использование в Вульгате заглавных букв. Слово «Бог» (Deus) последовательно пишется с большой буквы. Слово pater («отец»), когда речь идет о Боге, в первых главах Евангелия от Матфея пишется с маленькой буквы, затем после молитвы Pater noster начинает встречаться написание этого слова с заглавной буквы (7: 21; 10: 20, 25 и т. д.), однако не всегда; так, в 10: 29 оно напечатано с маленькой. После молитвы Confiteor tibi, Pater, Domine caeli et terrae, которой заканчивается глава одиннадцатая, слово Pater последовательно пишется с заглавной буквы, причем как у Матфея, так и у других евангелистов. Слово filius («Сын») применительно к Христу в первых главах у Матфея пишется с маленькой буквы, в Мф 10: 23 оно впервые написано с заглавной, также с заглавной буквы напечатано оно в Мф 11: 27 в двух из трех случаев в молитве Confiteor tibi, Pater. В дальнейшем оно продолжает писаться также и с большой буквы, а в Евангелии от Иоанна уже последовательно печатается только с заглавной. На наш взгляд такое написание отражает последовательное и непростое погружение читателя в тайну Отца и Сына, которая в начале чтения Писания абсолютно неясна, а затем начинает понемногу проясняться, чтобы стать ясной для того, кто дошел до Евангелия от Иоанна.
В Штутгартской Вульгате Р.Вебер и его коллеги, следуя древнейшим рукописям, вообще отказались от какой бы то ни было пунктуации. Однако для настоящего издания мы сочли такого рода новацию преждевременной, ибо наша задача заключается в том, чтобы проследить историю славянского и русского текстов Евангелия, влияние на которые оказали не древнейшие, а достаточно поздние рукописи и, главное, Вульгата Клементина.
Наличие текста Вульгаты в настоящем издании необходимо уже по той причине, что в славянском тексте Нового Завета есть немало мест, сопоставимых с латинским текстом. Так, греческий genetivus partitivus Вульгата обычно переводит с предлогом de; то же самое делают славянские переводчики. См., например, Мф 12: 38, где греческое выражение τινες τῶν γραμματέων καὶ Φαρισαίων на латинский язык переводится как quidam de Scribis, et Pharisaesis, а по-славянски звучит как «нецыи от книжник и фарисей» (см. также Мк 9: 1; 11: 5; 14: 43, 66 и др.).
В молитве мытаря (Лк 18: 13) ἱλάσθητι переводится как «милостив буди», тогда как в других славянских текстах (Пс 24: 11; 77: 38; 78: 9) глагол ἱλάσκομαι переводится как «очистити». (В молитве «Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша»… императив ἱλάσθητι тоже переводится как «очисти»). Вместе с тем в Вульгате этот императив передан формулой propitius esto (прилагательное + императив глагола «быть»), что вполне соответствует славянскому «милостив буди».
Аналитическая форма инфинитива «спасен быти» (Мк 10: 27) ближе к salvus fieri, чем к синтетическому σωθῆναι («спастися») в греческом тексте.
«Иже вас без греха есть» (Ин 8: 7) соответствует латинскому qui sine peccato est, но не греческому ἀναμάρτητος («безгрешен»).
Словами «купели, еже нарицает ся еврейскы Витезда» (Ин 5: 2) передается греческий причастный оборот κολυμβήθρα ἡ ἐπιλεγομένη Ἑβραϊστὶ Βηθζαθά;
