Во мне исчез некий удушающий темный ужас. Я больше нерассматриваю историю как панораму катастроф; я часто ловлю себя на том,что вспоминаю благородные и восхитительно оптимистичные предсказания: что мирпостоянно совершенствуется; что война, невзирая на окружающий нас разлад, темне менее вышла из моды у власть имущих и вскоре уйдет с арен Третьего мира, какушла с арен Запада; что мы действительно накормим голодных, приютим бездомных ибудем заботиться о тех, кто нуждается в любви.
С Сибил образование и разговоры не являются основой нашейлюбви. С нею это интимность. Мне все равно, говорит она или молчит. Я не читаюее мысли. Ей это не понравилось бы.
Так же всецело, как она принимает меня и мою природу, япринимаю ее и ее одержимость «Аппассионатой». Час за часом, ночь за ночью яслушаю, как играет Сибил, и с каждым свежим началом я замечаю мгновенныеперемены в интенсивности и выразительности звуков, льющихся из-под ее пальцев.Благодаря этому я постепенно стал единственным слушателем, в чьем присутствииСибил отдает себе отчет.
Постепенно я стал частью музыки Сибил. Я всегда с ней и с еефразами и частями «Аппассионаты». Я рядом, и я единственный, кто никогда ничегоне просил у Сибил – только чтобы она делала то, что ей хочется, то, что онаделает безупречно. Больше Сибил никогда ничего не придется для меня делать –только то, что она пожелает. Если ей когда-нибудь захочется «подняться в глазахобщественности», я расчищу ей дорогу. Если она когда-нибудь захочет остатьсяодна, она не увидит меня и не услышит. Если ей когда-нибудь чего-нибудьзахочется, я ей это достану.
И если она когда-нибудь полюбит смертного мужчину илисмертную женщину, я сделаю, как она захочет. Я могу жить в тени. Преданный ей,я могу вечно жить во мраке, потому что, когда я рядом с ней, мрака не бывает.
Сибил часто ходит со мной на охоту. Сибил любит смотреть,как я пью кровь и убиваю. Кажется, я прежде никогда не позволял такогосмертным. Она старается помочь мне избавиться от останков или запутать улики,указывающие на причину смерти, но я очень сильный, быстрый и способный, поэтомуона в основном свидетель.
Я стараюсь не брать Бенджика на подобные эскапады, потомучто он дико, по-детски возбуждается, что не идет ему на пользу. На Сибил это никакне влияет.
Я мог бы рассказать тебе и о других вещах: как мы уладилидело с исчезновением ее брата, как я перевел огромные суммы денег на ее имя иосновал соответствующие нерушимые трастовые фонды для Бенджика, как я купил ейзначительный процент акций отеля, где она живет, и поставил в ее апартаменты,громадные по масштабам отеля, несколько превосходных роялей, которые ейнравятся, как я устроил для себя на безопасном расстоянии от отеля логово сгробом, которое нельзя отыскать и уничтожить, куда нельзя проникнуть, куда япри случае ухожу, хотя больше я привык спать в маленькой комнате, выделенноймне с самого начала, где к единственному окошку, выходящему на вентиляционнуюшахту, плотно прикрепили шторы. Но черт с ним. Ты узнал то, о чем я хотел поставитьтебя в известность.
Остается только подвести нас к настоящему, к сегодняшнемузакату, когда я пришел сюда, в самое логово вампиров, рука об руку с моимибратом и сестрой, чтобы наконец увидеть Лестата.
Глава 24
Все получается как-то слишком просто, правда? То есть моепревращение из маленького религиозного фанатика, стоявшего на ступенях собора,в счастливого монстра, решившего одной весенней ночью в Нью-Йорке, что порасовершить путешествие на юг и зайти проведать старого друга. Ты знаешь, зачем япришел.
Начнем с раннего вечера. Когда я прибыл, ты был в часовне.
Ты приветствовал меня с нескрываемой радостью, довольныйтем, что я жив и невредим. Луи чуть не заплакал.
Остальные – та молодежь в обносках, что набилась внутрь, дваюноши, кажется, и девушка, я не знаю, кто они, до сих пор не знаю, – позжекуда-то разбрелись.
Я в ужасе увидел, что он, беззащитный, лежит на полу, а егомать, Габриэль, стоит в дальнем углу и просто смотрит на него, холодно, как онасмотрит на всех и вся, словно никогда не знала, что такое человеческие чувства.
Я пришел в ужас оттого, что поблизости болтаются молодыебродяги, и почувствовал необходимость защитить Сибил и Бенджика. Я не испытывалстраха оттого, что им придется увидеть наших классиков, легенды, воителей:тебя, моего любимого Луи, даже Габриэль и уж конечно Пандору и Мариуса – всех,кто там собрался.
Но я не хотел, чтобы мои дети видели заурядный сброд,накачанный нашей кровью, и по обыкновению подумал, наверное, тщеславно ивысокомерно: откуда вообще взялись эти гнусные бродячие недоросли? Кто создалих, когда и зачем?
В такие моменты во мне просыпается старое, неистовое ДитяТьмы, предводитель общества, скрывавшегося под парижским кладбищем, тот, ктоотдавал приказы, когда и как передать Темную Кровь, и прежде всего – кому. Ноэта старая привычка властвовать обманчива и в лучшем случае раздражает.
Я возненавидел тех, кто сюда затесался, потому что онисмотрели на Лестата как на достопримечательность во время карнавала, а я такогоне потерпел бы. Я почувствовал прилив бешенства, тягу к разрушению.
Но у нас не существует правил, допускающих стольопрометчивые поступки. И кто я такой, чтобы устраивать смуту здесь, под твоейкрышей? Нет, тогда я не знал, что ты здесь живешь, но ты, безусловно, охранялхозяина дома, однако впустил их, головорезов, а вскоре после этого появилисьеще трое-четверо. Они осмелились окружить его, но, как я заметил, не подходилислишком близко.
Конечно, всех особенно заинтересовали Сибил и Бенджамин. Ятихо велел им держаться непосредственно рядом со мной и не отлучаться. Сибил немогла выбросить из головы мысль о том, что неподалеку есть пианино, способноепридать ее сонате совершенно новое звучание. Что касается Бенджика, онвышагивал как маленький самурай, круглыми, как блюдца, глазами высматривая повсюдумонстров, хотя и гордо поджал строгий маленький рот.
Часовня показалась мне красивой. Как же иначе? Чистые, белыеоштукатуренные стены, сводчатый потолок, как в древних церквах, а там, гдестоял алтарь, – глубокая ниша, настоящий колодец звука, каждый шаг тихимэхом разносится по всему зданию.
Еще с улицы я рассмотрел ярко освещенные витражи.Бесформенные, они тем не менее сохраняли свою прелесть благодаря блестящимсиним, красным и желтым краскам и простому змеевидному дизайну. Мне понравилисьстарые черные надписи, посвященные давно ушедшим смертным, в чью память былосооружено каждое окно. Мне понравились разбросанные повсюду старые гипсовыестатуи, которые я помог тебе вывезти из нью-йоркской квартиры и отослать на юг.
Тогда я не особенно к ним приглядывался; я отгородилсяот их стеклянных очей, как от глаз василисков. Но теперь я не преминулрассмотреть их получше.
