выборы 1784 года, исход борьбы определился сразу. Общественное настроение приобрело такую силу, что устранило пагубные влияния, обычно руководившие его представительством. Все крупные избирательные собрания выбрали сторонников У. Питта; из большинства, раньше побеждавшего его в общинах, потеряли свои места 160 человек; спаслась только горстка вигов, благодаря их влиянию на «гнилые» местечки.
Когда парламент собрался после низвержения Коалиции, то 25-летний премьер оказался таким повелителем Англии, каким раньше не был ни один министр. Его влиянию подчинился даже король: отчасти из благодарности за торжество над вигами, отчасти осознавая надвигающееся сумасшествие, но еще более — постепенно понимая, что победа, одержанная им над его политическими соперниками, обращается на пользу не только короны, но и всей нации. Виги были разбиты, непопулярны, не имели плана действий, в то время как тори примкнули к министру, «спасшему короля». Но, в сущности, молодого министра поддерживала новая политическая сила. Внезапный рост английской промышленности выдвинул вперед мануфактурщиков. Все, что промышленные классы любили в Чатаме, — благородство характера, сознание силы, патриотизм, симпатию к жизни, более широкой, чем жизнь собственно парламентская, — все это они находили в его сыне. Однако ему были мало свойственны поэтичность и фантазия гения Чатама, быстрое определение возможного и справедливого, широкие планы национальной политики, предвидение судеб мира. Громкие «общие места» У. Питта звучат глухо по сравнению с отрывочными фразами, еще и теперь воскрешающими для англичан красноречие его отца.
С другой стороны, он обладал некоторыми качествами, совершенно отсутствовавшими у Чатама. Его от природы пылкий и чувствительный характер был подчинен гордому самообладанию. Простота и изящный вкус избавляли Питта-младшего от хвастливости и театральности его отца. Его речи представляются растянутыми «общими местами», но эти недостатки, с их ясностью и здравомыслием, приноравливали их к понятиям средних классов, которые У. Питт считал своей настоящей аудиторией. Любовью к миру, огромной энергией и быстротой в делах, искусством в прениях и знанием финансов он напоминал сэра Роберта Уолполя; но у него были таланты, которыми никогда не обладал Уолполь, и он был свободен от его недостатков. У. Питт не заботился о личной выгоде и был слишком горд, чтобы править посредством подкупа. Его высокое мнение о себе не оставляло места для зависти к подчиненным. Он был великодушным в оценке достоинств молодежи, и собранные им вокруг себя «мальчики», вроде Кэннинга и лорда Уэллесли (Wellesly), отплатили ему за великодушие преданностью, пережившей даже его смерть. К циничному бездействию Уолполя У. Питт не питал никаких симпатий. Его политика с самого начала была руководимой стремлением к широким реформам, и он смело брался за все задачи — финансовые, конституционные, церковные, перед которыми отступал Уолполь.
Но самое главное — он никогда не презирал людей, что было присуще Уолполю. Благороднейшей его чертой была человечность. Его любовь к Англии носила такой же глубокий и личный характер, как и у его отца, но у него не было и следа симпатии к страстям и предрассудкам англичан, которая составляла и силу, и слабость Чатама. Когда Фокс упрекнул его в том, что он забыл ненависть отца к Франции и его веру в то, что она является естественным врагом Англии, У. Питт со свойственным ему благородством ответил: «Предполагать, что один народ может быть неизменно врагом другого, — слабость и ребячество». Настроение эпохи — широта симпатий человека к человеку, особенно отличавшая XVIII век как поворотный пункт в истории человечества, — всюду выдвигало новое поколение государственных людей, вроде Тюрго и Иосифа II; их отличали любовь к человечеству и вера в то, что как благо личности обусловливается благосостоянием общества, к которому она принадлежит, так благополучие отдельных народов зависит от благополучия всего мира. К ним принадлежал и У. Питт, но он далеко превосходил прочих широкими познаниями и практической силой, которую он проявлял при осуществлении своих планов.
Сильнее всего У. Питт был в финансах; он выдвинулся в то время, когда рост богатства Англии сделал знакомство с ним необходимым для великого министра. Развитие нации шло чрезвычайно быстро. Население в течение XVIII века более чем удвоилось; богатство возрастало еще быстрее. Война увеличила государственный долг на 100 миллионов, но бремя его едва чувствовалось. Утрата Америки только активизировала торговлю с ней, и в промышленности началось широкое развитие, которому предстояло превратить Британию во всемирную мастерскую. Хотя при вступлении на престол Георга III Англия уже была первой в ряду торговых государств, но ее промышленная жизнь носила по преимуществу земледельческий характер. В Норфолке, в западном округе Йоркшира и в графствах юго-запада постепенно развивалась шерстяная промышленность; в то же время обработка хлопка почти ограничивалась Манчестером и Болтоном и оставалась настолько незначительной, что в середине XVIII века стоимость вывозимых изделий из него едва достигала пятидесяти тысяч фунтов в год. Так же медленно и постоянно развивались льняная промышленность Белфаста и Денди и шелковая — Спитэлфилда. Способы обработки были слишком грубыми, чтобы допускать широкий рост производства. Строить мастерскую для обработки шерсти можно было только там, где вода могла вращать мельничное колесо. Хлопок обрабатывался пока вручную в хижинах, где женщины сидели с прялками вокруг ручного ткацкого станка. Но даже если бы способы обработки были совершеннее, они не имели бы значения при недостатке дешевых и удобных способов передвижения.
Старые большие дороги, просуществовавшие в течение средних веков, вследствие развития отношений и увеличения числа экипажей и телег стали непроезжими. Повью торговые пути часто проходили по тропинкам, прежде служившим только для проезда верхом. Поэтому многие шерстяные товары приходилось перевозить при помощи длинного ряда вьючных лошадей; перевозка более тяжелых товаров, вроде каменного угля, была почти невозможной и только по большим рекам или в округах, доступных с моря. Положение изменилось, когда в 1767 году гениальный инженер Бриндли соединил Манчестер с его гаванью Ливерпулем при помощи канала, пересекавшего Ируэл по высокому водопроводу. Успех этой попытки скоро привел ко всеобщему пользованию водными перевозками, и Великобритания была прорезана по всем направлениям судоходными каналами общей длиной в 3 тысячи миль. В то же время новое значение получил каменный уголь, залегающий под землей Англии. Расположенные рядом с его залежами в северных графствах месторождения железной руды оставались без разработки из-за недостатка леса, который тогда считался единственным топливом для ее плавления. В середине XVIII века оказалось, что железную руду можно плавить на каменном угле, и это тотчас изменило положение железорудной промышленности.
Железу предстояло стать главным материалом новой промышленности, и производство его больше, чем что другое, поставило Англию во главе промышленной Европы. Ценность угля как средства получения механической силы обнаружилась благодаря открытию, при помощи которого Уатт
