нужно показывать, чтобы не остывало в нас чувство ненависти к врагам народа.
…Уже после войны во Львове я совершенно неожиданно встретил одного из самых любимых наших педагогов в гимназии, а потом в трудшколе — Евгения Яковлевича Козинца.
— Наш дiдусь здесь, во Львове, он жив, заслуженный учитель Украинской Советской Республики и на днях справляет золотую свадьбу, — сказал мне один из земляков.
Я пришел на эту свадьбу со скромным подарком — принес нашему «дiдусю» «Старую крепость» с благодарственной надписью — ведь очень многим я обязан в жизни ему — славному и доброму учителю, который пробудил в нас жажду знаний, любовь к книгам.
Через несколько дней, когда мы сидели вдвоем в кабинете Евгения Яковлевича, он, седой, согбенный старик, глядя на меня зоркими, молодыми глазами, спросил:
— Скажите, а кого вы имели в виду, создавая образ учителя истории Валериана Дмитриевича Лазарева?
Я встал, подошел к креслу, в котором сидел «наш дедусь», и, обнимая его, признался:
— Ну, конечно же, вас, дорогой Евгений Яковлевич!
В моем признании не было и грани фальши: наш «дiдусь» воспитал целую плеяду инженеров, врачей, педагогов, музыкантов, писателей. Воспитал тем, что со школьной скамьи учил их принципиальности, честности, жизненной стойкости, учил жить так, чтобы ни один день не пропадал даром, а обогащал бы его учеников новыми знаниями.
Когда в 1962 году заслуженный педагог республики, послу живший прообразом историка Лазарева, скончался, хоронить своего «дiдуся» приехали во Львов с разных концов страны многие его ученики. И поныне они вспоминают его, выражаясь словами Шевченко, «не злим, тихим словом», преисполненным благодарности к этому большому человеку.
Вот одно из писем Евгения Яковлевича Козинца, которое я бережно храню.
«Сегодня получил Ваше приветствие, — писал мне Евгений Яковлевич в мае 1959 года, — и спешу ответить на него таким же искренним поздравлением в надежде, что оно застанет Вас еще в Москве. Да! В Москве я провел не только свои студенческие годы, а и 15 лет преподавательской деятельности в реальном училище. За 19 лет жизни в Москве (1899–1918 гг.) мне пришлось многое видеть, много пережить тяжелого и хорошего: студенческие сходки в предреволюционный период (1900–1904 гг.), отдачу студентов в солдаты, что только помогло студенчеству «разложить» армию, восстание рабочих в 1905 году, в котором и я, подобно Павлу Заломову, со старшими своими учениками принимал на Пресне самое активное участие в деле подготовки рабочих Прохоровской, Даниловской мануфактур и рабочих мебельной фабрики Шмидта. Значительно позже, в феврале и июле 1918 года, имел счастье лично беседовать с В. И. Лениным на общественные темы и по его же совету уехал на Украину «шире открывать двери школы для народа» и открыл их в Каменец-Подольске…»
Это письмо было и остается для меня большой радостью и откровением. Оно подкрепляет написанное задолго до этого выступление, с которым в трилогии обращается к ученикам изгнанный петлюровцами из гимназии историк Лазарев:
— И никогда они мне не простят, что я рассказал вам правду о Ленине…
За то время, что писалась и издавалась эта книга, на скалистых обрывах Каменец-Подольска выросли уже новые поколения молодежи, которую можно было бы назвать «вторым и третьим всходами революции». Они полностью оправдали надежды отцов и в те грозные дни, когда город со Старой крепостью временно оккупировали гитлеровцы.
Недавно я получил письмо из Донбасса от своего земляка, представителя уже этой новой когорты более молодого поколения, горняка Владимира Сорокина.
Прочитав трилогию, он сетует на то, что в ней слабо отражены события Великой Отечественной войны, и в своем письме приводит очень интересные факты о том, как вела себя молодежь Каменец-Подольска в те годы, когда город был занят фашистскими войсками.
Я ответил Владимиру Сорокину, что основное действие трилогии заканчивается где-то у рубежа тридцатых годов. Если бы я захотел подробно написать о последнем отрезке истории моего города, мне бы надо было создать еще одну книгу.
В письме Владимира Сорокина я нахожу свидетельства прямой передачи боевых традиций нашей молодежи двадцатых-тридцатых годов тому поколению, которое, к несчастью, увидело на улицах родного города танки с фашистской свастикой. Поэтому я позволю себе здесь привести отдельные отрывки из письма молодого донецкого шахтера.
«Я родился в 1928 году, — пишет Сорокин, — на Подзамче, возле Старой крепости, и вся моя юность тоже связана с этой «старушкой». Во время оккупации неподалеку от меня жил Григорий Петрович Топольский. Он прикидывался глухим и немым, хотя все коренные подзамчане его прекрасно знали. До войны он жил где-то в Центральной России. Я нередко ходил с матерью в лес по дрова и часто встречал там Топольского и стал замечать, что Жора, как многие его звали запросто, старается быть поближе к немецким гарнизонам и укреплениям.
Мне стало ясно, что Топольский связан с партизанами.
Как-то вечером, уже в 1943 году, он встретил меня на улице и неожиданно заговорил.
— Слушай, Володька, — сказал он мне тихо и оглядываясь, как бы нас кто не подслушал. — Я знаю всю вашу семью, знаю, что твой батька завоевывал Советскую власть на Екатеринославщине. Прошу тебя — помоги мне…
Он отвел меня в садик крепости, мы сели под цветущей яблоней, и Жора поручил мне сходить на предместье Цыгановку, поближе к немецким складам, и проверить, что завозят туда гитлеровские машины.
И хотя мне было страшно, я боялся фашистов, но доверие Топольского взяло верх. На следующий день я пробрался на территорию складов. Никто из фашистов не обратил на меня, пацана, внимания. Я увидел, что с машин выгружают ящики со снарядами, и пересчитал их количество.
Когда я возвращался с этой первой в моей жизни разведки, Жора уже ждал меня у Нового моста. Я рассказал ему все, что видел.
— Теперь — быстро домой и никому ни слова! — шепнул мне Жора.
А в марте 1944 года, когда немцы уже драпали полным ходом, Топольский послал меня в Старый город разузнать, что там делается.
Пробираясь в Старый город, я заметил, что немцы минируют подход к Турецкому мосту со стороны крепости. Постарался запомнить расположение мин. Узнал, что на костеле гитлеровцы установили пулеметы. Все это я доложил Жоре. Когда же 24 марта танковый десант ворвался на Подзамче, Топольский пришел к нам домой с тремя солдатами и сказал:
— Володя, проведи ребят в город и укажи, где заложены мины!
…И вот советские саперы сделали проход для наших танков. Топольский в это время помог уничтожить огневую точку на костеле. Погиб он при освобождении Подзамче от немцев. Когда бой закончился, вместе с моим другом В. Шлапаком мы пошли по
