шефа отправляет сразу три радиограммы, одна из которых говорит непосредственно о начале войны: «Германский посол в Токио Отт сказал мне, что война между Германией и СССР неизбежна. Германское военное превосходство дает возможность разгрома последней большой европейской армии так же хорошо, как это было сделано в самом начале… (искажение) потому, что стратегические оборонительные позиции СССР до сих пор еще более небоеспособны, чем это было в обороне Польши.
Инвест сказал мне, что японский Генеральный штаб уже обсуждает вопрос о позиции, которая будет занята в случае войны.
Предложения о японо-американских переговорах и вопросы внутренней борьбы между Мацуока с одной стороны и Хиранума с другой – застопорились потому, что все ожидают решения вопроса об отношениях СССР и Германии»[550].
Эта радиограмма была получена в Москве в 17.05 21 июня, а расшифрована днем 22 июня, отчего потеряла всякую значимость. Ответ на вопрос «предупреждал ли Рихард Зорге Москву о точной дате начала войны?» очевиден: нет, не предупреждал. Он не мог сделать этого просто в силу того, что вообще никто в Токио не знал этой даты. Все ждали войну. Зорге, как и многие его визави, даже мог примерно вычислить период, когда она начнется, – конец мая – июнь 1941 года, но… 22 июня стало для нашего героя таким же ужасным днем, труднопереносимым шоком, как и для многих миллионов людей на всей планете.
Макс Клаузен в присущем ему драматическом стиле описывал позже события первых военных дней: «Мы каждый час ожидали всё новой информации, подтверждения и, более всего, сообщений о дипломатических и военных шагах советского правительства. Мы сознавали всю важность своего сообщения, но тем не менее мы так и не получили ответа на него. И когда война действительно разразилась, Рихард был в бешенстве. Он спрашивал в замешательстве, ломая голову: “Почему Сталин бездействовал?”»[551].
И вот еще один очень похожий эпизод, относящийся к тем же дням (возможно два разных рассказа Клаузена об одном и том же событии): «…на свои предостережения (о скором начале войны с Германией. – А. К.) Зорге получил ответ всего один раз в форме короткой телеграммы: “Мы сомневаемся в достоверности ваших сообщений”». Расшифровав послание, резидент вскочил с места и, «нервно дергая головой, начал мерить шагами комнату. “Почему они мне не доверяют? Почему игнорируют мои сообщения?”»[552].
Неизвестно, в какой степени правдив был Клаузен в этих своих воспоминаниях, но очевидно, что это был, возможно, один из трех самых тяжелых дней в жизни Зорге. Очевидно, что его нервы не выдержали, он сорвался, и, надо признать, наш герой имел для этого все основания. Восемь лет работы в тяжелейших, невыносимых условиях, восемь лет двойной жизни, когда никому нельзя признаться, кто ты такой, когда годами надо обманывать тех, кто искренне считает тебя другом, а люди, которых ты считаешь своими единомышленниками, старшими и более опытными коллегами, годами не верят тебе – ради чего все это было терпеть? Зачем? Если такие вопросы задавал себе Рихард Зорге 22 июня, то ему было очень непросто найти на него ответ. А то, что наш герой уже давно находился в состоянии тяжелейшей депрессии, подтверждают воспоминания людей, его окружавших. Принц Урах рассказывал, что еще в мае, когда он собирался покинуть Японию, к нему обратился посол Отт: «Надо что-то делать с Зорге. Он пьет больше, чем обычно и, кажется, переживает нервный срыв. Это не просто плохо отражается на посольстве; я опасаюсь, как бы не случилось нечто действительно нехорошее. Само собой разумеется, что прежде всего следует сохранить добрую репутацию посольства. Вот что я предлагаю: когда вы поедете домой, заберите Зорге с собой. Я же сделаю все, что могу, дабы он получил хорошее место в Берлине. Вы с ним добрые друзья, и мне кажется, вы смогли бы отправиться на родину вместе». Зорге навсегда остался в Японии.
Со слов его тогдашней возлюбленной – немецкой пианистки Эты Харих-Шнайдер, давно уже гостившей в доме посла Отта, многие июньские вечера Зорге провел с ней и был потрясающе откровенен. Эта не хотела возвращаться в Германию, она надеялась с помощью Оттов перебраться в Южную Америку, и ее критика нацистского режима нашла отклик в сердце нового токийского друга. Зорге преупредил ее в отношении германского посла, которого все считали его лучшим другом: «Отт – напуганный человек. Он считает, что кто-то за ним постоянно следит, и что любой неверный шаг может стоить ему кресла посла. Поверьте, он и пальцем не пошевелит, чтобы вам помочь… Когда-то с ним было все в порядке. Он был против нацистов. Узнав, что его собираются назначить послом, он спросил меня, стоит ли ему принимать предложение. Я его предупреждал, говоря, что, согласившись, он лишится своей целостности. Так и случилось. Он превратился во временщика и карьериста… Он пытается втянуть Японию в войну, в войну, которую ведет Германия, чтобы повысить шансы Гитлера в борьбе с Великобританией. Не то чтобы он любил нацистов или желал видеть, как они правят миром. Нет! Все это он делает ради денег. Ради грязных, мерзких денег и для продвижения по карьерной лестнице!»[553] – смелое заявление, многое дающее для понимания ощущений Зорге в тот момент и его отношения к «дружбе» с послом Оттом.
Вечером 22 июня молодой немецкий дипломат Эрвин Викерт (Бикард) и военно-воздушный атташе Вольфганг фон Гронау возвращались в Токио из дачного местечка Каруидзава, где состоятельные токийцы спасались от изнуряющей жары и откуда несколькими днями ранее вернулся Зорге. «На станции Уэно мы купили только что вышедший экстренный выпуск газеты. В нем бросался в глаза крупный заголовок: “Германия напала на СССР”. Я жил тогда в отеле “Империал” и, зайдя в свой номер, сразу же спустился перекусить в бар. Там я увидел Рихарда Зорге. Он уже был пьян и пытался высказать посетителям бара, что он думает о Гитлере. В баре были американцы, англичане, французы. Всем своим видом они демонстрировали, что не хотят слушать Зорге. Тогда он начал громко кричать по-английски, что Гитлер – большой преступник, что он напал на СССР после того, как недавно заключил договор о ненападении со Сталиным.
Я сел рядом с Зорге. Никто не слушал его выкрики. Я тихо сказал ему: “Зорге, будь осмотрительней. Кругом американцы, англичане и французы, в баре могут быть сотрудники жандармерии”. – “А мне плевать на это!” – ответил он. Когда бармен отказался налить ему очередную порцию виски, Зорге выругался. Он был здорово пьян»[554].
Викерт снял для коллеги номер в том же «Империале» и отвел Зорге наверх. Исторический анекдот повествует о том, что, проснувшись, советский разведчик звонил послу Отту и кричал, что Германия
