сделал предположение (правда, ничем не подкрепленное), что без денег такие вопросы не решались.
Однако распространялись слухи, что трезвый образ жизни членов общины лишь видимость. Говорили, что их службы субботними вечерами заканчиваются прыжками и подскоками, криками и визгом, а также «бормотанием на разных языках» – «откровенными оргиями», как это называли высокоморальные философы из бара при таверне «Иллинойс». Из-за того, что чужаки не могли подойти к жилищам на холме ближе, чем на пятьдесят ярдов, и оставаться там дольше трех минут, эти описания не нашли подтверждения.
Порки оставил Роджера перед жилищем своего деда, а сам ушел, забрав и лошадей.
Дьякон сидел в кресле-качалке на узком переднем крыльце, с закутанными одеялом ногами. Со смуглой кожей, черными глазами без блеска, он мало чем отличался от внука: лица у индейцев после тридцати практически не меняются лет до семидесяти.
– Простите, что не поднимаюсь вам навстречу, мистер Эшли, – сказал старик, жестом предложив Роджеру сесть напротив, потом повернулся к гостю и принялся разглядывать.
Роджер сначала испытал дискомфорт, а затем почувствовал, как близок ему этот старик. Он никогда не общался со своим дедом. Наконец Дьякон заговорил:
– Вы знали, что ваш отец пришел на помощь нашей общине, когда в этом возникла нужда?
Изумлению Роджера не было предела.
– Нет. И когда это случилось?
Тут последовала одна из типично индейских бесконечных пауз, к которым он уже привык: они были как целебный вдох полной грудью.
– Вам, поди, было лет одиннадцать в то время. Наша церковь стояла тогда вон на том склоне. Вместе с весной пришли дожди, лили целую неделю, и по горе сплошь текли потоки грязи, и вот в одну из ночей наша церковь съехала вниз, в долину. При этом ее перевернуло несколько раз, и она развалилась, как будто ее строили из щепы.
Последовала еще одна долгая пауза, потом старик продолжил:
– Через неделю, когда дороги просохли и по ним можно было передвигаться, к нам сюда приехал ваш отец и вручил старейшинам сто пятьдесят долларов. Это было потрясение, на которое он не рассчитывал. Вам известно, что ваш отец не был богатым человеком?
– Я это понял совсем недавно. В кругу семьи отец никогда не говорил о деньгах.
– Мы постепенно выплатили ему всю сумму: немножко, потом еще немножко, и так до конца, – однако каждый цент из этих возвращенных ему денег он использовал для того, чтобы помогать нашим детям. Ваш отец держал глаза открытыми, мистер Эшли. Вы знаете, что это он отправил Аристида в Спрингфилд учиться сапожному делу?
– Нет, Дьякон.
– Так вот: глаза ваш отец держал открытыми, а вот рот – на замке.
Опять последовало долгое молчание, потом старик заговорил:
– До того дня, когда мистер Эшли принес нам деньги, старейшины не обменялись с ним и словом, но он знал нашу молодежь, сочувствовал ей, а молодым людям нравится, когда к ним так относится кто-то не из нашего круга. Мы наблюдали за ним, а потом поняли, что ваш отец, оказывается, наблюдал за нами. Вы могли бы сказать, какой веры он придерживался?
Роджер замялся.
– Мы каждое воскресенье ходили в методистскую церковь, но дома это не обсуждали. Обычно по вечерам он читал нам вслух отрывки из Библии, которые ему нравились, но никак их не комментировал. Не знаю, что он на самом деле чувствовал. Находясь в тюрьме, он попросил доктора Бенсона больше не приходить к нему. Думаю, вы слышали об этом. Мне очень хотелось бы ответить на ваш вопрос, и очень хотелось бы узнать это самому.
Наклонившись вперед, Дьякон взял в руки трость.
– В том, что он дал нам деньги на церковь, мы ощутили особый смысл: это был поступок не просто доброго человека, а человека верующего. И мы были правы.
Он произнес это таким торжественным тоном, что Роджер невольно понизил голос:
– Как вы это узнали?
Старик начал подниматься из кресла, с трудом, явно страдая от боли.
– Через несколько минут я все вам объясню, но сначала покажу церковь, которую помог построить ваш отец.
Тяжело опираясь на трость, Дьякон медленно повел Роджера по улочке, которая огибала вершину холма. По обеим ее сторонам стояли одинаковые домики. На дороге не было видно следов колес. Конюшни располагались ниже по холму. Мимо прошли несколько мужчин, женщин и детей. Коротко кивнув в знак приветствия, никто из них не сказал ни слова, даже не взглянул в сторону Роджера. Когда-то церковь была выкрашена в коричневый цвет. Над входной дверью возвышалась колокольня, как это обычно бывает в деревенских школах. Церковь стояла на ровной площадке, но пространство вокруг нее, позади нее, и сбоку, на глинистом склоне, огораживал забор из штакетника, выкрашенный в белый цвет. Дьякон остановился и, положив руку на ворота, оглядел огороженное пространство.
– Это наше кладбище.
Тут не было видно ни могильных плит, ни надгробий, ни каких-либо других кладбищенских знаков. Роджер решил ни о чем не спрашивать.
– Покойники получают новые имена на небесах, мистер Эшли. На земле наши тела превращаются в прах, а имена забываются. Меня зовут Сэмюель О’Хара, но тут лежат по меньшей мере дюжина Сэмюелов О’Хара, так какой смысл мне выпячивать себя на земле, если я предстану пред лицом Господа?
Старик надолго замолчал, потом продолжил:
– Сколько народу уже умерло? Никто не сможет пересчитать. Лишь одно имя из многих тысяч остается в общей памяти на сотню лет. Все остальные люди становятся гумусом, перегноем, из которого до небес вырастают ливанские кедры.
Они вошли в церковь. Внутри не было никакого праздничного убранства к Рождеству. Стоял стол и несколько скамей. Помещение напоминало школьный класс. Пол был испещрен полосами и истерт ногами, как будто тут мальчишки во что-то играли. Было очень холодно, и Роджер вздрогнул, но не только от холода, а и от смутного предчувствия. Дьякон поднял руку и показал на табличку, укрепленную на стене рядом с входной дверью: «Это здание – дар от Джона Баррингтона Эшли. 12.04.1896 г.». Роджеру вдруг страстно захотелось увидеть своего отца: оказывается он совсем не знал его, а о нем говорят столько хорошего.
– Мой отец бывал здесь, Дьякон?
– Нет. Вы первый человек не из нашей общины, кому позволено было прийти сюда.
Дверь в дальнем конце открылась, и в помещение вошли трое мужчин с керосиновыми лампами в руках, но, увидев Дьякона, повернули обратно.
– Продолжайте заниматься своим делом, – приказал им старик.
Мужчины принялись развешивать лампы, начищенные до блеска, на крюки, спускавшиеся с потолка.
Дьякон и Роджер покинули церковь и вернулись к дому старика. Внутри
