Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
— Ваше амплуа? — вежливо спросил князь.
— Палач!
Мышецкого повело со стула… удержался: князь был крепок.
— Как? — спросил, чтобы не ошибиться.
— Повторяю: я — палач… А-а-а, — засмеялся он, — вас удивляет маска и набор грима? Но сейчас наша профессия в России — самая опасная, ваше сиятельство. Нас убивают, где только могут и чем только могут. Одного моего знакомого — хороший был человек, на арфе играл — убили… пинцетом! А то вот еще помню: вешаю однажды… Это в Варшаве было, пять рублей — все деньги. Вешаю, значит, его. А он вдруг и говорит: «Да мы же на прошлой неделе с тобой дюжину пива распили!» С тех пор, ваше сиятельство, предпочитаю маску. Оно и благородней, как в романах, и начальство понимает всю важность!
Сергей Яковлевич щелкнул крышкой часов:
— Вы, уважаемый дилетант, прибыли поездом…
— Десять сорок, ваше сиятельство!
— …а из Уренска поезд отходит через полтора часа, — сказал Мышецкий. — Неужели вы меня не поняли?
— Понял. Вы еще, князь, из своего кармана казне приплатите, только бы я приехал. Просить будете… палачи нарасхват идут!
— Вон!
— Пожалуйста. Уйдем… Нас в Киеве ждут. Давно просют…
«Нехороший признак, — думал потом Сергей Яковлевич. — Палачи обладают чутьем… Неужели дни свободы подходят к концу?..»
Услышав весть о погроме, прикатил на дрезине, продуваемой ветром степи, почтенный Семен Романович Аннинский; за окном еще догорал Народный дом, номер «Губернских ведомостей» сегодня не вышел. И вряд ли когда выйдет! Встретив Аннинского, губернатор приставил пенсне к глазу, как лорнет, силился улыбнуться.
— Вот и веселое есть у нас, — сказал Мышецкий. — Активуи, выражаясь их же языком, «ухайдакали» в типографии калеку с костылями. А он, оказывается, был старый агент, — Дремлюга по нему плачет. Да и редактор пропал без вести, монархист ярый… Вот так!
— Что собираетесь предпринять, князь? — спросил его генерал.
— Семен Романович, одна просьба к вам: ради бога, побудьте эти дни в городе. Полковник Алябьев — человек взрывчатый, способен на крайние решения… А мы с вами все продумаем. Пока же я ищу своего статистика, чтобы подвести итог Николину празднику…
Огурцов привел расслабленного губернского статистика.
— Вы что же, сударь? Служить собираетесь?
— Грипп… обложило, — прохрипел тот. — Да и ваше сиятельство боюсь заразить. Старый я, многосемейный… болею!
— Хм… — сказал Мышецкий. — Ладно. Ступайте же образно в «бест», можете там спасаться и далее. Вы — многосемейный, и я вас хорошо понял…
В скором времени князь стал выяснять количество понесенных городом убытков. Были составлены анкеты опроса жителей: все, начиная от лампового стекла и кончая пожарами, разносилось в официальные отчеты по графам. Работа большая! Только на третий день, когда догорел Народный дом, выяснилось точное количество убитых и раненых. В городской думе проходило траурное собрание. Тихо лилась похоронная музыка Фридерика Шопена.
Сергей Яковлевич прочел отчет министерству:
— «Убитых и сгоревших двадцать восемь, раненых шестьдесят семь, убытки городскому хозяйству простираются до полумиллиона рублей…»
Господа, — заключил Мышецкий, сворачивая бумагу, — в нашем же обществе должно родиться решение этого вопроса; нельзя допустить русский народ до самоуничтожения, братоубийственной войны. Не довольно ли жертв, господа? Не слишком ли щедро полит кровью алтарь свободы? К сожалению, манифест государя-императора, я вижу, не смог примирить страстей. Печально, но это так…
В дни, последующие за погромом, Сергей Яковлевич словно вышел из добровольного заточения. Покинул присутствие и окунулся в губернаторскую жизнь заново. Пахло дымом в Уренске, и были странные похороны: смотритель тюрьмы, капитан Шестаков, по настоянию князя был погребен рядом с боевиком из депо. Дружинники, подняв револьверы, отдали им салют.
После похорон Сергей Яковлевич пригласил к себе Борисяка, а генералу Аннинскому сказал:
— Я вас представлю члену местного Совета, который был при мне еще чиновником. Он — ортодоксальный большевик!..
Поставив меж колен саблю, генерал теребил темляк, обвитый серебряной канителью. Свидание состоялось в доме губернатора, лакея отослали, чтобы не мешал, не подслушивал. Телеграф только что принес известие — удивительное: за Сызранью рухнула власть правительства, и вся Сибирь вдоль полотна железной дороги была уже в руках восставших. Красноярск провозгласил республику, в Чите губернатор был арестован. Республика образована и в Курляндии — Руиенская… Признаки контрреволюции уже обозначились — резко.
Мышецкий потер руки над закусками, над бутылками.
— По сути дела, — сказал, — мы наблюдаем, господа, странное явление: Сибирь отпала от России, имеет президентом какого-то прапорщика Кузьмина и… Мне смешно! Неужели Сибирь предстоит снова присоединять к великой России?
— Для таких дел Ермак надобен, — засмеялся Борисяк.
— Но «завоевание» Прибалтики уже началось, — сумрачно добавил Аннинский, рассыпая в стариковских руках нежное печенье. — Между тем нет у нас и Ермолова, чтобы «покорить» Кавказ…
— Его величеству, — подсолил разговор Борисяк, — придется начинать с «основания» Москвы. И это, пожалуй, самое невеселое в его положении московского монарха. Карательные экспедиции, я согласен, смогут раздавить Кавказ. Потопят в крови и Курляндию. Найдется даже Ермак с аксельбантом генерал-адъютанта. Но раздавить всю Россию трудно…
— Савва Кириллович, — заметил Мышецкий, — мы же не на митинге. Здесь собрались не те люди, которых вам бы хотелось убеждать. И капитан Дремлюга не приглашен мною, как видите… Только дело!
— Дело так дело, — кивнул Борисяк. — Но будущее…
— Перестаньте, — прервал его князь. — Я уже не верю в будущее. Темная, многострадальная ночь, перебиваемая пожарами, — вот будущее России и ее народа. Я так вижу. Я не пророк, но — вижу…
— Сергей Яковлевич, — вступился Аннинский, — я не согласен с вами. Сейчас не вечер, а — рассвет! И Россию ждет не просто будущее — великое будущее. Неужели вы потеряли веру в народ?
— Я могу верить в народ, — ответил Мышецкий, — но мне плохо верится в прежнюю старую Россию… Чиновники — хороши. Но, да простит мне бог, столоначальник сильно подгадил!
Аннинский задумчиво помешивал ложечкой коричневый чай.
— Власть бессильна, — сказал генерал, подняв глаза на Мышецкого. — Вы меня простите, князь. Но это так и есть…
Сергей Яковлевич много ел, комкал салфетку.
— Власть бьют, — ответил. — Вот лицо власти… Можете взглянуть на меня, и вы все поймете… Каков? Имею две контузии на службе — табуреткой и, вторично, кирпичом. Ну, что скажете? Жаль, что я по гражданской, а то бы уже Георгия носил…
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
