У меня остается одна забота на свете: Золотая забота, как времени бремя избыть.
Всю жизнь я гнал время вперед, теперь начинаю расплачиваться.
Был молодым — не любили молодых, стал немолод — не любят немолодых.
Вдруг время делает мощный рывок и начинает — одного за другим — стряхивать с себя всех, цепляющихся за него. И это называется — смена поколений.
Пропитавшись всеми словами, услышанными и прочитанными, надышавшись всем воздухом, зараженным и чистым, насмотревшись всех смертей и рождений…
— Ну? Что же еще тебе остается, парень?
— Да ведь не всеми… — жалобно, заглядывая в глаза, — не всем… не всех…
А сколько слов сам выбросил в воздух… Ну и что? И где теперь они?
Пытаюсь собрать, рассыпанные по всей жизни. Шарю по всем закоулкам памяти, шурую шваброй под кроватью, лезу на антресоли…
Главное, говорю себе при этом, не злословить, не открывать ничьих тайн, не сводить счеты — жить в прошлом, как в настоящем, самому быть сегодняшним.
Когда-то, когда мне еще казалось, что слово “старость” лишь звук пустой, я написал: “Старость — это всего лишь неспособность изменяться к лучшему”.
И что же?
Каждое утро просыпаешься — похрустев костями — с желанием стать лучше. И здоровее. И опять ничего не получается.
Раньше Заболоцкого это сказал Сенека: “Но что бы ты ни делал, скорее возвращайся от тела к душе, упражняй ее днем и ночью, — ведь труд… питает ее. Таким упражнениям не помешают ни холод, ни зной, ни даже старость”.
Заметнее стареют руки, ведь мы их видим первыми, когда видим себя не в зеркале. Когда сидим за компьютером.
Старит даже не возраст, а традиционные обязательства перед ним. Правда, долго пытаешься их не выполнять.
Как там у Олеши — “Ни дня без строчки”? Не помню точно — надо найти… “Старик!” Он оглядывается — это смерть.
Так и начать сценарий. Три условия Смерти: “Расскажи самое плохое в твоей жизни, самое хорошее и самое непонятное. И если я узнаю, что ты за человек, — отпущу”. Рассказывает. Она уж и готова его отпустить, да он сам не хочет.
Узнав от себя — о себе.
“Собственно, есть одна книга, которую человек обязан внимательно прочитать, которая для него по-настоящему поучительна, — это книга его личной жизни”.
Василий Розанов Никто почти не обратил внимания, когда из литературы сбежал пейзаж, испугавшись возможности стать пошлостью.
Но ведь как волнует, если это Бунин.
Стоишь перед этой природой, опустив руки, как дурак, смотришь на нее — один, без свидетелей — и думаешь: все равно лучше Бунина не напишешь.
Я помню первую книжку Бунина, которую увидел мальчиком. В жалком, бесцветном переплете. Воронежского, кажется, издательства. “Антоновские яблоки”. Как много значил он для нашего поколения. Не меньше, чем Хемингуэй.
Никогда не было необходимости писать пейзажи. В сценариях они не нужны — зачем? Напишешь: “Снежное поле. На его границе через дорогу — лес”. И вполне достаточно. В одном слове — в одной ремарке — весь пейзаж. “Лес”.
Или — если нужно по сюжету — “море”.
Наброски из ненаписанного романа
По ночам — натянув на голову одеяло — с захватывающим все его существо наслаждением переселялся Сашка в свой Эльсинор — сквозь одеяло слушая — невольно — тихий шелест задыхающегося маминого голоса. И на скалистом морском берегу, перекрикивая волн шум, жизни, ночи шум — как Гамлет, изливал свою обиженную на весь мир душу.
