— Можете побиться об заклад — и не проиграете, — сказал раб. — Пойду его приведу. Я знаю, он будет рад вас видеть.
И Хиссалдом нырнул внутрь склада.
— Конечно будет рад, — пробормотал Соклей. — После того, как мы купили у него павлинов, Химилкон убедился, что сможет продать нам что угодно.
— Мы на них неплохо заработали, — напомнил Менедем.
— Но к тому времени, как мы избавились от павлинов, я бы предпочел подать этих птиц в жареном виде на симпосии, — сказал Соклей.
Близкое знакомство порождает отвращение, и Соклей стал вечным ненавистником павлинов.
Не успел Менедем ответить, как из склада вышел Химилкон, а за ним — Хиссалдом. На финикийце была шерстяная роба до самых лодыжек — неплохая одежда для сырого осеннего дня. В ушах его поблескивали золотые кольца; черная кустистая борода спускалась до середины груди.
Химилкон сложился в поклоне чуть ли не пополам.
— Радуйтесь, мои повелители, — сказал он с гортанным акцентом, но на беглом эллинском. — Чем могу сегодня вам служить?
Соклей находил чрезмерной вкрадчивую вежливость финикийца. С точки зрения Соклея, ни один свободный человек не должен был называть другого «мой повелитель».
— Радуйся, — ответил он, всеми силами стараясь скрыть отвращение. — Нам бы хотелось поговорить с тобой насчет твоей родины, если не возражаешь.
Кустистые брови Химилкона взлетели вверх.
— Насчет Библа? — переспросил он. — Конечно, друг мой. Тебе я с радостью раскрою все тайны своего сердца.
Он снова поклонился.
Соклей ни на мгновение ему не поверил. Но, с другой стороны, вряд ли Химилкон ждал, что ему поверят.
— Не только насчет Библа, — сказал Менедем. — Вообще о Финикии — и о соседних странах, и о товарах, которые можно там найти.
— А… — В иссиня-черных глазах Химилкона сверкнуло понимание. — Вы думаете отплыть туда следующей весной?
— Мы толковали об этом с двоюродным братом, — ответил Соклей. — И если и вправду решим туда отплыть, нам хотелось бы как можно больше узнать заранее о тамошних местах.
— Мудро. Очень мудро. — Химилкон отвесил еще один поклон. — Большинство эллинов, да простятся мне такие слова, сперва бросаются вперед, а уж потом думают о вопросах, которые следует задать… если вообще думают. Мне следовало бы знать, что ты поступишь иначе.
Засим последовал еще один поклон.
— Э… Спасибо. — Соклей гадал, был ли то подлинный комплимент в его адрес или просто очередная финикийская лесть, но так и не смог угадать.
Химилкон набросился на раба:
— Не стой здесь, хлопая ушами на ветру, ты, ленивый, никчемный, ни на что не годный мошенник! Ступай внутрь и собери что-нибудь перекусить, да не трать на это весь день!
— Хорошо, господин.
Если гневный взрыв хозяина и напугал Хиссалдома, кариец очень хорошо это скрывал.
— Мне следовало бы хорошенько высечь его… чтобы выяснить, жив ли он еще, — проворчал Химилкон, когда раб не торопясь ушел на склад. — И что же вы собираетесь покупать на Востоке, о мои повелители, и что возьмете с собой для продажи?
— Ну, очевидно, когда мы туда попадем, мы будем искать, где бы купить пурпурную краску, которую делают в финикийских городах, — сказал Менедем.
Химилкон кивнул, мотнув головой вверх-вниз, как это делали варвары. Он давно жил на Родосе, но все еще редко выказывал согласие по-эллински — просто наклонив голову.
— Да, конечно. Краска довольно часто попадает на Запад, поэтому вы уже знаете кое-что о ее качестве и сможете найти именно то, что нужно. А что еще?
— Бальзам, — ответил Соклей. — Мы купили немного в Книде у двух финикийских купцов и хорошо на нем заработали… лучше, чем я ожидал. Если бы мы смогли приобрести бальзам без посредников, мы бы получили еще больше.
Не успел Химилкон ответить, как вышел раб, неся на деревянном подносе чаши с вином и оливковым маслом, чаши для питья и ячменные хлебцы.
— Просто поставь это и уходи, — велел Химилкон. — Я не хочу, чтобы ты болтался тут и подслушивал.
— Подожди, — сказал Соклей. — Можем мы сперва получить воду, чтобы разбавить вино?
— Давай принеси, — приказал рабу финикиец, но потом грустно засмеялся. — Никогда не мог понять, зачем вы, эллины, разбавляете вино. Это ведь лишает вас половины удовольствия! Вы что, обматываете член тряпкой, прежде чем войти в женщину?
— Один из Семи Мудрецов сказал: «Ничто сверх меры», — ответил Соклей. — Мы считаем злоупотреблением пить неразбавленное вино — слишком велика вероятность, что это приведет к пьянству и безумию.
Широкие плечи Химилкона поднялись и опустились.
— Мне это кажется глупым… Но не важно.
Финикиец выпил свое вино неразбавленным, не скрывая удовольствия. Облизнул губы и вернулся к беседе:
— Ты говорил о бальзаме, мой повелитель.
Соклей, жевавший хлебец, ответил с набитым ртом:
— Да, так и есть.
— Тебе нужен самый лучший бальзам, из Энгеди? — спросил Химилкон.
И Соклей, и Менедем кивнули.
— Напрямую вы его не получите, — ответил Химилкон. — Да, вы не достанете его в Финикии. Энгеди лежит далеко от побережья, в двенадцати или пятнадцати парсангах от моря… Или, как сказали бы вы… дайте прикинуть… о, где-то в трехстах стадиях.
— Но разве эти земли — не Финикия? — удивился Менедем.
— Нет, нет, нет, — покачал головой Химилкон. — Все финикийские города лежат на побережье. А там, в глубине материка, — страна иудеев. А иудеи, друзья мои, — избранный народ.
Менедем бросил на Соклея быстрый взгляд, недоумевая, как какой-либо народ, за исключением эллинов, может быть избранным. Соклей был с ним согласен, но не хотел говорить такое перед Химилконом. Вместо этого он сказал:
— Я мало знаю об иудеях, почтеннейший. Расскажи мне о них еще что-нибудь.
— Это глупые люди. Упрямые люди. От них можно ожидать примерно того же, что и от невежественных горцев из захолустья.
Химилкон презрительно фыркнул, налил себе еще вина и потряс головой.
— А еще они немного сумасшедшие — даже не немного, — когда дело касается их религии. Вам обязательно нужно это знать, если вы решитесь отправиться в земли иудеев.
— В каком смысле сумасшедшие? — уточнил Соклей. — Если я отправлюсь в их страну, они захотят, чтобы я выполнял их религиозные обряды?
— Нет, нет, нет, — снова ответил финикиец и засмеялся. — Однако они могут не пожелать вообще иметь с тобой дело из-за того, что ты не выполняешь их религиозные обряды. Видишь ли, они боятся ритуально оскверниться, если будут общаться с иноверцем. Иудеи очень вспыльчивы, когда дело касается такого рода вещей.
