населённом эмигрантами из Марокко и Эфиопии, лифта не было. На перилах лестницы, по которой мы поднимались на четвёртый этаж, – развешенные на время уборки квартир ковры. Вся кухонная мебель в квартире сработана руками Юрия Абрамовича. Три небольшие комнаты: две спальни, столовая-гостиная. Полностью перевезённая сюда фонотека и проигрыватель. На стене – портрет отца Киры, скончавшегося после чернобыльской катастрофы. Новое приобретение – кондиционер (мазган), без которого на последнем этаже в беспощадную жару октября того года впору было бы расплавиться.
Было часа четыре того первого израильского дня, когда Кира вдруг подозвала меня к окну:
– Скорее, скорее сюда! Смотрите!
Окна выходили на долину. Виднелись пахотные земли, лес. Но Кира торопила взглянуть не на пейзаж, а на свет. Она караулила миг, чтобы застичь начало его семи-десятиминутного феерического царствования. Казалось, будто свет медленно переливают из одного гигантского небесного кувшина в другой. Розовато-синевато-лиловое волшебство стремительно превращало день в сумерки. Возможность видеть такое чудо я после этого дня сторожила сама, ожидая его, как ежедневного Воскресения.
Программист по специальности, Кира, переехав в Израиль, захотела прочувствовать прошлое этой земли, узнавала о нём из книг и фильмов. Уже года через два она стала водить экскурсии. Показывать мне Израиль Кира и Юрий Абрамович начали с облюбованных ими самими мест. Первым городом в экскурсионном расписании значился Ципори, где велись археологические раскопки. С заслышавшими русскую речь эмигрантами, переобученными на археологов, то и дело возникали мимолётные диалоги:
– Откуда?
– Из Питера.
– И я. Работал на мебельной фабрике «Нева». Слышали о такой?
– Конечно. Не жалеете, что уехали?
– Не-а.
Целью раскопок был памятник римско-византийской эпохи – вилла и расположенный вблизи неё амфитеатр. Чтобы дать представление о жилом доме в целом, не подлежащая реставрации часть фасада по высоте была затянута чёрным холстом. Мозаики пола воспроизводили сцены из жизни Диониса. Одна, сложенная из камней двадцати трёх цветов, изображала женскую голову с подобранными вверх роскошными волосами. Красота лица когда-то существовавшей матроны поражала вневременностью совершенства. Мозаичный пол богатого жилища, выпростанный на белый свет из незапамятных времён, запомнился надолго.
Экскурсии школьников на раскопки сопровождали люди с автоматами.
– Мы тоже из России, – сказал нам один из них. – Вот мой сын. Пришлось обучиться стрелять из автомата. Иначе нельзя: опасно.
– Настолько серьёзно осложняют жизнь отношения с палестинцами?
– Они нас ненавидят даже тогда, когда любят.
С раскопок в Ципори Кира повела нас в старый монастырь. Монах-привратник выдал ей ключи. Она открыла заржавевшую калитку в запущенный сад с проросшей сквозь трещины каменных ступеней высокой травой. Подвела к притвору, открыла дверь там. И мы увидели написанную маслом картину, изображавшую семейство святой Анны, матери будущей Девы Марии. Над головой девочки Анны был необычный нимб – венок из звёздочек. Так странно было рассматривать одну-единственную картину, стоя в одичавшем саду, огороженном монастырской стеной, в безлюдье жаркого израильского дня.
В продолжение темы Кира повезла нас в Назарет, где в галерее храма Благовещения со всего мира собраны изображения Девы Марии (подарки католических общин). Перед тем как войти в галерею, Кира подвела нас к скульптурной композиции: архангел Гавриил сообщает Марии о её избранничестве. Будущая Матерь Божья изображена там девочкой-подростком, испуганной, словно громом поражённой Благой Вестью. Евангелическая история приобретала житейскую достоверность. Размеренный звук капель, падающих в источник, из которого Мария когда-то набирала воду, оглушительно резонировал под каменными сводами греческой православной церкви Святого Гавриила. Этот звук на свой лад оживлял легенду о Деве Марии.
Прохлада, исходящая от мощных церковных стен, и обжигающая жара улиц сопровождали нас во всех поездках. На горе Блаженств у озера Киннерет, где Сын Божий читал Нагорную проповедь, кто-то из компании принёс сорванный в роще грейпфрут: «Ешьте». Взяв плод в руки, я даже надкусить его не посмела. Здесь вообще хотелось молиться Земле точно так же, как Небу. Я ехала сюда с физической потребностью припасть к сухому теплу этой Земли. Однажды отстала от всех. Распростёрлась. Но друзья спохватились, вернулись. Не дали насытиться таинством.
Меня волновала каждая буква названия города Иерусалим!
Три дня мы прожили в его пригороде, в доме замечательной писательницы и очаровательной женщины Светланы Шенбрунн. За разговорами засиживались до глубокой ночи. Всех вместе нас пригласили к себе живущие в Старом Иерусалиме друзья Киры и Светланы. Современные платья и обувь не согласовывались здесь ни с проёмами дверей, ни с вытянутыми в высоту окнами. Современная чашка с чаем утрачивала смысл, была нелепа. Тут требовалась другая посуда. Странные узкие комнаты позволяли себя разглядывать, но в своё историческое время не допускали. Оно открывалось далеко не всем.
Раскопки в Старом городе обнажили мостовые римской поры, по которым раскатывали колесницы властолюбцев, чеканили шаг воины, шумели толпы простолюдинов. Когда мы к вечеру набрели на разрушенную, без крыши синагогу, светила луна. В полной отлучённости от жизни на ободе каменного полукружья фонтана сидела женщина. В таком же молчании, присев на корточки, возле неё забавлялся игрой с камушками ребёнок лет пяти. Обострившиеся в Израиле слух и чутьё заставили нас молча обойти это неправдоподобное видение.
Покидая Старый город, мы неожиданно вышли к Стене Плача. Ничуть не стесняясь наивности веры (оставь в узкой щели стены записку с просьбой о спасении твоих близких – и мольба будет услышана), у Стены рядами стояли углублённые в молитву люди.
Когда в храме Гроба Господня, невзирая на «нельзя», пожилой турист улёгся на камень Помазания, где лежал снятый с креста Иисус, он был – понят. Здесь с такой силой овеществлялись неповседневные человеческие чувства, что человек мигом дозревал до меры самого себя. Правда Гефсиманского сада, где ученики Сына Божьего уснули, а сам Он осознал, как беспредельно, как безысходно одинок, понял, что будет предан (и был предан), – убеждала в земном существовании Богочеловека, становилась для меня бесспорной.
Мы, разумеется, от начала до конца прошли путь, по которому безжалостная толпа сопровождала Иисуса, несущего свой крест на Голгофу. В муках Христа божественное перекрывалось человеческим. Оборачивалось всё не туристским впечатлением, а оглушительным чувством стыда за людское несовершенство.
Мы с Кирой купались в Средиземном и Мёртвом морях, в озере Киннерет. А перед отъездом окунулись в горячие источники на границе с Иорданией. Граница представляла собой высокий, крутой склон горы, густо опутанный клубками проволоки. Под горой из-под земли бил горячий источник. Целебная вода заряжала такой недюжинной силой, что, забыв про свой возраст, я скинула туфли и впервые в жизни встала на батут. Соревнуясь с Кирой, мы взлетали: кто отчаянней и выше? В компании, с которой мы направлялись тогда от источника к крокодильему питомнику,
