class="p1">— Эй! — прикрикнул он и заполз повыше на подушку, упираясь в койку руками. — Хильди не было целый день! Подойди! Мне... Мне нужна помощь!
Ещё несколько человек проснулись, принялись ворочаться, бормотать, шептаться. И Элизу не покидало ощущение, что они испытывают её, дразнят. Или просто над ней смеются.
Наконец она заставила себя сделать несколько шагов внутрь. В конце концов, после того, что она пережила сегодня, разве ей оставалось, чего бояться?
— Давай-давай! Сестра-сестричка, ты осмотришь меня лично... — напел мужчина себе под нос, трухлявым, скрипучим голосом.
Элиза сделала ещё шаг внутрь. Только теперь она вдруг ощутила, что здесь не пахло моющими средствами, как в больнице. Нет, запах здесь был затхлым, спёртым, пропитанным многодневным потом и людскими испражнениями. Её снова затошнило, однако она сделала ещё один шаг вперёд.
— Мне больно! Ты разве не поняла? — закричал на неё мужчина. Она уже почти увидела его лицо. Размытый во тьме овал, с клочковатыми волосами на висках и лысым лбом, со скривлённым на правую сторону носом и с кривой усмешкой на губах. — Ну же! Помоги мне! Ты ведь сестра, бездна тебя дери? Или просто пришла поглазеть, как мы тут дохнем?
— Я... — Элиза сглотнула. Горло першило, и она боялась, что, заговорив, начнёт кашлять. Но всё же ответила: — Да, сударь. Я новая сестра милосердия.
Или, по крайней мере, человек, у которого есть халат с такой монограммой.
— Ну же! Ты собираешься мне помочь? Проклятая сонная муха!
— Отстань от неё, Физ, — пробасил кто-то.
— Иди на хер, Жильен! — каркнул старик. Да, теперь Элиза видела, что мужчина на ближайшей кровати старый, с обвисшей кожей на щеках и с морщинистым лбом. — У меня тоже есть права! Ну же, сестричка? Ты поможешь?
Элиза подошла почти вплотную к кровати.
— У меня нет ничего, что я могла бы вам дать. Нет... Нет ничего от боли, — честно призналась она. А затем решила рискнуть. Попробовать сблизиться с ними. Показать, что она человек, и что ей не всё равно. — Скажите, сударь, как ваше имя?
— Моё имя? — старик расхохотался. — Ты слышал, Жильен? Слышал? Она хочет знать моё имя! Мне больно, тупая ты сука! — вдруг заорал он, и Элиза только усилием воли заставила себя не побежать прочь. — Сделай, мать твою, сраную работу и помоги мне!
— У меня нет...
И вдруг он сдёрнул с себя одеяло, и Элизу обдало тошнотворным запахом гниения. На старике была лишь какая-то дырявая ночнушка. Она увидела его иссохшее, исхудалое тело, покрытое пятнами, впалый живот, выпирающие, обтянутые кожей рёбра.
У него не было ног от колена и ниже. Лишь неаккуратные рубцы, словно его кожа была разорванным рукавом рубахи, который кто-то наспех завязал узлом. Вся его кожа была серо-коричневой, но в этом месте светло-розовой, а где-то мертвенно-белой.
Старик схватил Элизу за руку. Она почувствовала его влажные пальцы на своём запястье.
— Я потерял их на войне! — прорычал он. — И мне до сих пор больно!
— Я не знаю, чем могу помочь... — пролепетала Элиза.
— О... Не переживай! Я знаю! Сестра-сестричка, — он улыбнулся. — Со мной ты запоёшь, как птичка...
И он отдёрнул ночнушку, демонстрируя свой половой орган, дёргающийся и пульсирующий. И потащил Элизу за руку к себе.
— Это поможет от боли! Ох, это всегда помогает!
Элиза взвизгнула и выдернула руку. Отскочила на шаг, и старик, не удержавшись, рухнул на пол вслед за ней. Она знала, что виновата в этом. Знала, что должна была попытаться его поймать, но лишь в ужасе попятилась.
— Сестра-сестричка... — Старик хищно посмотрел на неё и пополз в её сторону. — Ты теперь моя добыча...
Элиза бросилась бежать. Услышала сзади смех, и как кто-то — не тот старик, — прокричал ей вслед: «Эй, сестричка! Оближи мои яички!», и смех вспыхнул ещё громче прежнего. Элиза понимала, что люди в палате, похоже, только и ждали её бегства, но не могла остановиться. Она пробежала через холл, выбежала на улицу. И, пожалуй, была готова добежать до собственного особняка, не оборачиваясь, но вдруг у неё кончился воздух.
Горло словно сдавило латной перчаткой. На грудь опустился тяжёлый, неподъёмный камень. Она попыталась втянуть в себя воздух, и он вошёл с хриплым, тугим свистом. А затем — и она уже знала, что так случиться, — вышел густым, влажным кашлем, заставившим её согнуться над дорогой.
Она не знала, сколько длился этот приступ. Кашель вырывался из неё нестройным карканьем, с перерывами лишь для того, чтобы она смогла вдохнуть хоть немного воздуха. И наконец, спустя несколько бесконечно долгих секунд, она смогла нащупать под серым халатом сестры милосердия бутылочку с заготовленным снадобьем.
Продолжая заходиться кашлем, Элиза дрожащими руками, открутила пробку, и та выскочила из её пальцев и запрыгала по дороге. Она поднесла пузырёк ко рту и, невзирая на кашель, смогла сделать один уверенный долгий глоток, осушив пузырёк до дна.
Хриплое горло издало ещё несколько сдавленных, захлёбывающихся и булькающих звуков, и наконец Элиза сумела вздохнуть.
Она выпрямилась, хотя для этого потребовалось куда больше сил, чем можно было подумать. Перед глазами всё расплывалось чёрно-серым ночным туманом. Лишь яркий конус света с размытым контуром от единственной лампы освещал небольшой участок подъездной дороги.
И сейчас там стояли люди.
Прямо в воротах была Оливия Виндр и два сопровождающих её солдата. Какое-то время ей понадобилось, чтобы узнать Элизу, а затем она жестом отпустила охрану и помахала рукой.
— Элиза! Миссис Болло!
Элиза подошла ближе, вытерев рукавом лицо, ожидая, что вполне может прямо сейчас плакать. Однако слёз не было. Только кровь.
— Вы и впрямь пришли! Боги, я думала, уж моя матушка сможет вас остановить!
— Вы упрашивали меня прийти, а потом надеялись, что я просто струшу? — Элиза почувствовала едва ощутимые всполохи гнева. Хотя теперь все слова Летиции казались ей не пустыми угрозами и манипуляциями, а всего лишь дружескими предостережениями, причём, недостаточно красочными, чтобы подготовить её к тому, что может ждать здесь.
— Просто... — Оливия поджала губы. — Многие люди — особенно те, у которых есть деньги, — предпочитают откупиться, а не лично сталкиваться со сложностями. Помогать городу — это работа. Неблагодарная, выматывающая. И вы получите куда меньше удовлетворения от неё, чем вам бы хотелось. Поэтому я никогда не осуждаю тех, кто решает отказаться.
О,
