Ханна, вращая по сторонам аккуратной головкой, все еще восседала на чреслах Деримовича, чем укрепляла подозрения присутствующих в том, что не просто так она угнездилась — слишком уж блаженно улыбался кандидат — в точности как сцепленные со своими шакти бодхисатвы на буддийских танках[286] северных толков.
Испытания неофита были позади. Оставались сущие формальности: голосование Верховного Совета, «взвешивание» кандидата на весах правды и вынесение окончательного решения самой Маат.
Обычно бесстрастная, она сейчас чему-то улыбалась. Возможно, подрагивающая при ходьбе попка Ромкиной шакти приводила ее в умиление, возможно, яркий контраст в среде его покровительниц: от миниатюрной Ханны до атлантоподобных сестриц Озара, но богиня Правды была явно не в протокольном настроении.
— Кандидат Деримович, — успокаивающим, полным благозвучия голосом обратилась к Ромке Маат.
— Внимаю… — протянул в нерешительности дважды-рожденный Хан и стал оглядываться по сторонам в поисках подсказки титула главной весовщицы Храама.
— Мэм, просто мэм, — подсказала сама Маат и улыбнулась вполне доброжелательно.
— Внимаю, мэм, — завершил Деримович свои уверения.
— Ваша милость, кандидат, она с вами, — в улыбке Маат было столько открытости и правды, что Платону, глядя на нее, хотелось заплакать от счастья. — Но совсем не обязательно ею пробивать дорогу, — продолжала говорить вершительница судеб, в то время как Ромка пытался оторвать от себя намертво вцепившуюся в него девчонку. — И пытаться избавиться от нее таким способом — пустая трата времени, — продолжала наставлять кандидата Маат, — прижмите ее к себе крепче, и да пребудет она с вами, наш… друг.
Ромка послушался совета и, обняв за плечи Ханну, с силой прижал ее к себе. Милость кандидата, а вслед за нею и сам кандидат издали сладострастный стон, похожий на утробные звуки оргазма, и висевшая на Романе девушка впиталась в него, как вода в губку.
От неожиданной потери вид у подсудимого был до крайности растерянный, но он быстро стянул чувства в кулак и твердым голосом уведомил Высочайший Суд и все остальное присутствие Храама:
— Я готов, мэм. Всегда готов.
— Мессир, — неожиданно вернулся в разговор председатель.
— Всегда готов, мессир, — сказал Ромка, и на его лице явно читалась надежда на продолжение диалога с Маат, а не с колючим председателем Высшего Суда.
Но его надежды не оправдались: Маат, как и раньше, теперь только отстраненно улыбалась, покачивая ногой серповидное коромысло весов, в то время как ведение суда вновь отошло к председателю.
— Прекрасно, кандидат, — подбодрил он Деримовича, — а теперь ваше последнее слово перед вынесением приговора.
— Принять любой, мессир.
— Есть ли что сообщить, добавить или возразить у представителей защиты и обвинения?
— Нет, мессир, — поспешил сказать обвинитель.
— Ничего, мессир, — продублировал слова оппонента Платон, видя, что дело фактически решенное, а Млечная зовет уже так, что внутри у него все зудит от нетерпения.
— Превосходно, время выбирать, — наконец-то председатель озвучил долгожданную фразу.
Последнее предложение Сокрытого было воспринято как сигнал начала завершающего действа — вынесения судебного решения по делу подсудимого Деримовича.
На одной чаше весов Маат уже стояла канопа, в которую должны были поместить сердце подсудимого, чтобы уравновесить его правдой двух истин. Что, скажите, лучше сердца может выразить тяжесть содеянного им на жизненном пути? Но как взвесить его, не вынимая из грудной клетки? Или это метафора, и на весах Маат должно появиться не сердце, а заменяющая его тяжесть? Камень?
Пока он размышлял о технике окончательного взвешивания, одна из Исидор сняла канопу с весов и подошла с ней к Сиси. Сиси приняла канопу из рук помощницы и направилась к Деримовичу. Роман, глядя на мощные руки Аст, весь напрягся в ожидании финальной засады, но Сиси, кажется, была настроена миролюбиво.
Относительно миролюбиво.
Подойдя к Роману, одной рукой она поднесла канопу к его рту, а второй быстро наклонила ему голову. От резкого движения у Деримовича потемнело в глазах. И в этот секундный блэкаут что-то упругое и скользкое выскочило у него изо рта прямо в подставленную канопу.
Сиси передала сосуд стоявшей наготове жрице, и та вернула его на весы.
Теперь все было готово к взвешиванию.
И снова под сводами Храама раздался мощный зов рога, и вместе с этим звуком сидевшие на спинках кресел соколы, которые были настолько неподвижны, что Платон принял их за резные украшения, сорвались со своих мест и, подхватив лежащие перед арканархами перья, полетели к весам. Бросив перья на весы, соколы вернулись на место.
Весы не шелохнулись. Чаша с сердцем как была внизу, так там и оставалась, хотя перьев было отдано много.
Теперь ничто, даже хлопанье птичьих крыльев, не нарушало тишины Храама.
Недоуменной тишины. Что же такого неслыханного должен был совершить кандидат, что все его заслуги на пути к Лону Дающей не могли перевесить тяжести его сердца? Что-то зловещее, темное и беспокойное было разлито в воздухе Храама. Неужели этого выдающегося кандидата, прошедшего все преграды тридевятого пути, ждет судьба олигофрена? А если сломались весы Маат? Нет, это еще хуже, ведь не зная баланса двух истин, никому уже не снискать благосклонности Дающей.
Но чудеса на сегодня не закончились. И все присутствующие стали свидетелями еще одного. Не знали хроники Братства такого, чтобы сам Сокрытый выразил свою волю. Но сегодня он ее проявил: крылатый, увенчанный змеями диск, что сиял над его невидимой головой, неожиданно слетел со своего места и уронил в правую чашу еще одно, главное перо.
— Нема! — разнеслось по залу, сопровожденное изумленным охом.
Только весы не переменили положения.
Все. Больше резервов не было. Это конец.
Председатель сейчас должен позвать териархов и отвести неудачливого кандидата в сосунки к брату экзекутору, чтобы тот надел ему на голову «казан Мамая».
Но председатель чего-то ждал. Случись эта нелепая казнь, и слухи о неправедном суде Братства распространились бы столь быстро, что уже очень скоро пришлось бы задуматься о том, кем пополнять его ряды.
И Сокрытый не ошибся. Сама беспристрастная Маат пошла сегодня на очевидное нарушение всех установлений Братства: поднеся свою божественную руку к голове, она выдернула из своих волос черное перо и бросила его в чашу. Никто не отважился выразить протест — выбор Маат выше буквы Устава.
Полумесяц у ее ног качнулся и пришел в движение.
Правда восторжествовала.
* * *
— Приветствуем вошедшего, чтим досточтимого — брата Амора Хана Пердурабо, — разнесся под сводами ликующий голос Сокрытого.
— Нема! Нема! Нема! — отозвался хор голосов.
К бывшему Ромке Наху, а ныне Амору Хану, действительному олеарху, сосунку высшего сосунства, брату Пердурабо, гельманту-сотеру выстроилась очередь из напутствующих его братьев.
Первым поцелуй напутствия в «клубок пробуждения», а именно так называлось в Братстве СОС основание позвоночника, где, по преданию, обитала женская
