славу оригинального, глубокомысленного учителя дальнейшим развитием арианского лжеучения или довольный своей признанной чистотой от всякой ереси Дамас не желает узнать действительного положения православных на Востоке и предъявляет поэтому строго формальные и по этому самому совершенно невыполнимые для восточных христиан условия принятия их в церковное общение.[1082] Эта надменность в отношении к иномыслящим, проявление самодовольного сознания, что я вполне обладаю истиной и тем обеспечил уже себе вечное спасение, а от ближнего прежде всего должен опасаться заражения лжеучением каким-либо, и служит, кажется, по св. Василию Великому, действительным источником разделений в Церкви.[1083]
Правда, упрек Дамасу высказан далеко не в спокойном состоянии, и впоследствии св. Василий участвовал опять в сношениях с Римом с целью восстановить церковное общение с ним, а не увещание против надменности посылал туда; но было бы несправедливо видеть в этом упреке проявление только огорчения, вызванного неуместной формалистичностью требований Дамаса. Результатом возбуждения было в этом случае только то, что Василий Великий на этот раз изменил своей обычной сдержанности в письмах и с полной откровенностью объяснил своему другу и волновавшие его чувства, и свой взгляд на образ действий и личный характер Дамаса. Новые обращения позднее в Рим с просьбой о церковном единении показывают лишь то, что положение христиан восточных было действительно тяжело в высшей степени и что сам св. Василий не словом только проповедовал необходимость смирения, но и в жизни и деятельности проникнут был им. Сущность же упрека, сознание нетерпимости во взаимных отношениях христиан самодовольной надменности и себялюбивого невнимания к чужой беде, всегда составляла убеждение св. Василия [1084] и вполне гармонирует с общим его взглядом на человека и его положение в земном мире.
Человек, по определению св. Василия Великого, есть ум, тесно сопряженный с приспособленной к нему и приличной плотью, причем душа и ум, созданные по образу Создавшего, и есть, собственно, сам человек, а тело и приобретаемые чрез него ощущения лишь собственность человека, орудие, предназначенное быть для души колесницей в жизнь истинную. Все остальное на земле, весь мир видимый, есть только окружающая человека обстановка, нечто чуждое ему в действительности.[1085] Это – дорога, по которой идет он, со всевозможными, обычными во всяком путешествии, случайными и мимолетными встречами, удачами и бедствиями, удовольствиями и печалями. Неведомым для самого человека образом и не по своей воле вступает он на этот путь, с безусловной необходимостью безостановочно проходит по нему большее или меньшее пространство и в никому не известный заранее момент смерти оканчивает свое невольное путешествие.[1086] В настоящем мире человеку открыт только нравственный смысл его земной жизни.[1087] Это – училище добродетели, школа, в которой он только приготовляется еще к вступлению в жизнь действительную в премирном Царстве превечного Бога.[1088] Как в школе вполне благоустроенной, все в земном мире окружающее человека имеет цель педагогическую, предназначено быть средством воспитания его и в силу премудрости Божественной неуклонно выполняет эту цель и в действительности. Не только природа неразумная и люди праведные и грешные являются в нем выполнителями судов Божиих, орудиями то благой воли Его, то гнева, но и сам даже диавол служит, хотя и невольно, усовершенствованию человека в добре.[1089] Но вместе с тем, подобно школьному строю, и земная жизнь не есть еще жизнь истинная – не в том, конечно, смысле, чтобы она была призрачной, нереальной, но в том, что все в ней совершенно условно.[1090] Не говоря уже о том, что грех совершенно извращает сознание грешника, так что мудрое в его глазах оказывается в действительности совершенно неразумным, а злое – истинным благом и наоборот;[1091] но и истинная мудрость на земле, как уже сказано, представляет лишь гадание об истине, созерцание отражения истины, а не познание ее самой. И добродетель, возможная для человека на земле, настолько далека от совершенства, что жизнь земную следует назвать царством одной лишь милости Божией, да и за гробом суд будет не без милости, потому что невозможно найти человека чистого [1092] и самое служение Богу на земле не совершенно свободно от нечистоты.[1093] Земная добродетель человека есть лишь правильное пользование дарами Божиими, то есть все положительное в ней принадлежит Богу, а человек добрый только не препятствует тому, чтобы все созданное Богом достигало предназначенной ему Творцом цели,[1094] зная притом, что эта цель будет во всяком случае достигнута, если бы он и во зло употребил Божии дары.[1095] И эта добродетель притом по своим результатам всегда оказывается полезной прежде всего для самого добродетельного человека.[1096] Доводя любовь к ближнему до высшей мыслимой степени самоотречения, дерзая в молитве к Богу отказываться от своего вечного спасения ради избавления своих ближних от вечной гибели, праведник этим более всего обеспечивает свое вечное спасение и получает во много крат более того, чем жертвовал, потому что невозможно быть отчужденным от Бога тому, кто из любви к Богу ради важнейшей из заповедей отказывается от благодати Божией.[1097]
Такая условность всего земного и премудрая приспособленность его к непременному достижению богоустановленных целей, очевидно, не дает человеку нигде опоры для высокого мнения о своих достоинствах и презрительного отношения к другим сотоварищам по школе.[1098] Конечно, человек несколько выделен из этой условности и необходимости в то же время всего земного. Он носит в себе образ своего Творца, назначен начальствовать над тем, что на земле, и вся тварь распростерта пред ним, как училище добродетели, именно потому, что иго закона – «по мере сил подражать Творцу и изображать на земле небесное благоустройство – не ремнем привязано к шее человека», но должно быть принято добровольно, по разумному убеждению в том, что это иго – благо воистину.[1099] Эта особенность положения человека как единственного в земном мире носителя образа Божия могла быть удобной почвой для образования в человеке горделивого взгляда на себя, и, как известно, эта возможность быстро стала действительностью. Первый человек пал, надмившись изобилием благодеяний, дарованных ему Богом, возмнил сам облечь себя славою большей, чем была дарована ему Богом, и с того времени обещание превосходства пред другими в каком-либо отношении, обольщение славою стало в руках диавола постоянной приманкой для увлечения людей в грех.[1100] Ввиду этого пред взором христианина приоткрыта несколько – в нравственных опять-таки целях и в земных, конечно, образах – и недоступная еще в существе своем уму школьника метафизическая сущность жизни.
Истинная жизнь – только в Боге. Он только
