Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
Провел он с нами несколько дней, во время которых его представляли всем знакомым. Он произвел на всех самое приятное впечатление, как на старых, так и на моих подруг, которые выражали ему свое сожаление, что я покину Финляндию.
Паткуль, проводив сестру свою в Ревель, тотчас же вернулся в Петербург.
Свадьба наша была назначена в конце августа, по окончании поста и лагерного времени. Опять предстояло три месяца разлуки.
На лето мы переехали опять к дедушке всей семьей, кроме отца, который с своей канонерской флотилией отправился в плавание.
Почти все лето я просидела за пяльцами, вышивая экран жениху к его приезду.
За две недели до свадьбы я работала у окна и увидела мимо нас промчавшуюся карету, запряженную четверкой почтовых, из которой на полном ходу выскочил Паткуль; я так испугалась, что вскрикнула невольно, заслонив глаза руками. Сердце замерло от страха, что он расшибся. Тут одна из сестер закричала: твой жених бежит! Вскочив со стула, я добежала до сеней, однако ноги мои подкосились до того, что я была не в состоянии встретить его у подъезда и села на ступень со страшным биением сердца.
Когда он добежал и увидел меня бледную, сидящую на ступени, он испугался в свою очередь и, целуя мне руки, спрашивал, что со мною, здорова ли я. В первую минуту я не в состоянии была вымолвить ни одного слова, но, придя немного в себя, упрекнула его в неосторожности выскакивать из кареты, когда она неслась во весь дух.
Он старался всячески успокоить меня тем, что, быв хорошим гимнастером, он не настолько неловок, чтобы не уметь выскочить из кареты.
Выпросив согласие родных моих, чтоб меня отпустили к его отцу, он уехал на Вышгород, куда, час спустя, меня туда же привезли. Так как его и мои родные желали видеть нас у себя, то мы чередовались. Если обедали у одних, вечер проводили у других. В те дни, когда мы отправлялись к его родным, он ехал в дрожках, присланных за ним отцом, а я – в дедушкиных.
Как-то раз дедушка, увидя, что поданы двое дрожек, спросил, для кого вторые. Найдя, что за неделю до свадьбы, по его мнению, даже смешно ехать врозь, отпустил нас с Богом в своем экипаже. Надо же было случиться, чтоб, как нарочно, на повороте с Нарвской улицы лошадь начала кружить нас, не двигаясь ни вперед, ни назад. Соскочив первая, я крикнула кучеру отправиться домой и в 9 часов приехать за мной на другой лошади, добежала до бульвара, и мы вместе с женихом дошли пешком до Вышгорода.
Но что это было, когда я вернулась домой!
Тетушка встретила меня грозным выговором, как смела я ехать вдвоем с женихом к его родным без позволения, что скажут те, которые видели нас, и, наконец, какого мнения будет обо мне и воспитании моем Карамзина, которая живет на нашей улице.
Надо заметить, что m-me Карамзина очень любила меня, а с меньшей дочерью ее, Елизаветой Николаевной, мы так подружились, что были на «ты».
Когда я выслушала ее, мне так стало обидно от незаслуженного выговора, что я ответила:
– Если уже дедушка не только разрешил, но сам предложил нам ехать вместе, то мне нечего было спрашивать позволения других.
Она обиделась; положим, что я была не вправе так отвечать ей, но я тоже была вспыльчива. Отправляясь на сон грядущий, я извинилась, и мир был возобновлен.
Накануне нашей свадьбы мы поехали вдвоем на кладбище за благословением моей матери, где, стоя на коленях у ее могилы, дали обет не изменять до гроба нашей взаимной любви. Обет был свято сдержан нами.
Паткуль обедал у нас, но вечером уехал довольно рано, жалея, что не услышит серенады, которую под моим окном собирались пропеть дерптские студенты.
О серенаде я под секретом была предупреждена родственником бабушки, тоже студентом, который посоветовал мне показаться им в окно или бросить ленточку в доказательство, что любезность их принята мною благосклонно. В одиннадцать часов молодежь, числом от двадцати до тридцати, собралась действительно и спела очень стройно и согласно в честь мою Standchen. Показаться я не могла, готовясь ложиться спать, поэтому, выбросив в открытое окно из-за спущенной шторы ленточку, я поблагодарила их на немецком языке, после чего, провозгласив мне «hoch! hoch!» и бросая фуражки вверх, они удалились.
Настало 27-е число августа, счастливый для меня день.
Утром приехал шафер с подарками и запиской жениха, в которой он извиняется, что не исполнил моего требования не подносить мне подарков, но так как фермуар и букеты сделаны из перстней, пожалованных ему наследником, то он надеется, что я приму их и надену к венцу. Это не входило в мои намерения, я желала быть одетой как можно проще и не иметь на себе никаких ценных вещей, но так как это было его желание, то тетушка сказала, что я обязана исполнить его.
Около двух часов приехал шафер объявить, что жених в церкви. Дедушка и отец благословили меня иконами, а тетушка Траверсе, приехавшая с дядей на канун из Петербурга, была моей посаженой матерью. Меньшой брат с образом ехал с нами.
Вся прислуга выбежала на улицу, сопровождая меня лучшими пожеланиями, когда я садилась в карету.
Я сознавала, что это самый важный шаг моей жизни; вернусь из церкви не той уже беззаботной молодой девушкой, какой выезжала из дома деда, вернусь не под моей девичьей фамилией, и на мне будут лежать серьезные обязанности, который я дала себе слово свято исполнять. Я была так уверена в любви и честных правилах моего жениха и так сильно полюбила его сама, что ни минуты не сомневалась в моем будущем счастье.
Все, что знало меня с детства, собралось у церкви посмотреть на жениха; не только церковь, но и улица были переполнены народом.
По окончании обряда мы прямо отправились к дедушке, куда съехалась вся родня мужа, посаженные, шафера и подружки.
Стол, накрытый для большого парада в зале, был украшен несколькими изящно сделанными пирамидами из живых цветов собственного изобретения и трудов доброй бабушки. С благословенной нашей семьей нас сидело за обедом около пятидесяти человек.
После чая, сняв венок с головы и разделив его на ветки, я с завязанными глазами раздала их подружкам и шаферам, которые встали вокруг меня кольцом. Есть примета, что та, которая первая получит ветку, скоро выйдет замуж; на этот раз примета осуществилась.
Когда мы переоделись по-дорожному и вошли в зал, то созвали всю прислугу и, по русскому обычаю притворив двери, уселись по местам. Водворилось полное молчание; тихий ангел пролетел!.. Затем встали, помолились и простились. Родные мои отпускали меня на новую жизнь с благословением и пожеланиями полного безоблачного счастия.
Расставаясь со своими, я удерживалась от слез, чтобы для них не усиливать тяжести минуты расставания. Вследствие этого tante Catherine сочла меня неблагодарной, но вместе с тем обещала мне навестить нас в Петербурге и привезти сестру мою Aline, с которой я была очень дружна.
Когда мы уселись в карету, заложенную четверкой почтовых, провожавшие нас закричали нам «с Богом»; мы перекрестились, ямщик свистнул, ударил по лошадям, и карета укатила. Из окон кареты мы махали платками в ответ машущим нам с крыльца, пока поднявшаяся из-под колес пыль не заслонила нам окончательно все и всех. Проехав шлагбаум, карета вдруг остановилась; горничная моя, финляндка, сидевшая на сиденье за каретой, уронила мешок с своим запасом яблок и бутылкой eau de Cologne; последняя разбилась, но надушенные яблоки она тщательно собрала.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
