Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 139
Все науки подвержены влиянию политики. Даже астрономия, вроде отрешённая и растворившаяся в бездне световых лет, никуда не сбежит от неё.
Разве нет политики в присваивании имён разных государственных и общественных деятелей космическим телам? Разве не спор между метафизиками и материалистами отражается в дискуссиях сторонников и противников теории происхождения вселенной, известной, как «теория Большого Взрыва»?
Даже по прошествии тысячелетий историки Ирана и Греции по-разному описывают и трактуют события греко-персидских войн, происходивших до нашей эры. Чего уж говорить о разноголосице, сопровождающей выход статей, монографий, учебников, посвящённых Второй мировой войне, которая по историческим меркам закончилась на днях. Они практически поголовно издаются по чёткому социальному заказу — хоть в США, хоть в Папуа-Новой Гвинее…
Ничего странного. Ведь история — самая идеологизированная и политизированная из наук. Принципиальная и очень ранимая. Суровая и требующая к себе сверхбережного отношения, даже щепетильности. Истинность историографии, историков заключается не в их свободе от конкретной философии, не в отказе от официального/неофициального взгляда с согласованными толкованиями. Она — в подчинённости персональной и честно декларируемой исследовательской методологии. Иначе говоря, словоблудие типа «историческая объективность», «факты и только факты», «информация в чистом виде» лишь служат камуфляжем классово ориентированной позиции любого исследователя исторических процессов. (В сегодняшней России многие нередко эту позицию с пеной у рта отрицают, даже не сознавая, как прочно на ней стоят.)
Поясню, что имею в виду.
Тон в науке должны задавать учёные, специализирующиеся в конкретной отрасли знаний. Но есть наука особая, которая не может отдаваться на откуп лишь профессионалам. История, особенно советского периода — это дело общегражданское, субъективное до тех пор, пока существует сам субъект, т. е. человек, исполняющий свой гражданский долг. В неизменённом сознании его носителей не будет никогда освободительницей Красная Армия для фашистов, она же не будет никогда оккупантом для коммунистов. Можно применить похожее сравнение относительно Великой Октябрьской социалистической революции. Не составит труда увидеть, для кого она проклятье и смерть, для кого — счастье и жизнь. Можно углубиться в толщу веков и спросить навскидку негра и британца, что они думают о колонизации Африки? Понятное дело, первый уверен, что это была тьма дикости и низости, второй — что это был свет цивилизации и благородства.
Поэтому подавляющее большинство классово не опосредованных исторических формулировок — от лукавого. Заявить принципиально о своей мировоззренческой платформе: материалистической или метафизической, коммунистической или буржуазной, патриотической или космополитической, западноориентированной или восточноориентированной, либеральной или антилиберальной, коллективистской или индивидуалистической, толерантной или непримиримой и тому подобной — вот залог того, что историку можно верить. В рамках добровольно разделяемых с ним взглядов и оценок, разумеется.
Законы общественного развития не менее фундаментальны, чем законы физики, химии. Но физик или химик не могут трактовать научный факт, как им вздумается. Историк именно этим и занимается. Правда, с оговоркой: «вздумалось» не столько ему, сколько тем классам, слоям, группам, а ещё точнее — интересам, которые он идеологически обслуживает.
Это неизбежная данность. И она относится не только к Даллину. Каждый честный исследователь прошлого, настоящего и будущего, чтобы не выглядеть аферистом, просто обязан чётко обозначать своё нахождение по ту или иную сторону политико-идеологической баррикады. Попытки же возвыситься над этой перманентной схваткой бытия, по меньшей мере, непродуктивны и смотрятся подозрительно.
Впрочем, можно, если не оправдать, то понять прокурорский тон Даллина по отношению к нам. В конце концов, он не обязан был нейтрализовать дурное впечатление от советских разведчиков за счёт показа реальной «морды лица» разведчиков американских. (Примеры с последними будут ниже.) Писал-то он не об американском, а о советском шпионаже, к которому в адвокаты не нанимался. Что же касается предъявляемых наукой требований соблюдать объективность, то как бы ни прозвучал воображаемый ответ профессора Даллина, он потонул бы в циничном хоре буржуазных историков: оставьте эту приманку для несмышлённой публики!
Автору не удалось затушевать свою позицию. Она сквозит даже в «мелочах». Книга пестрит негативными оценками советских шпионов, насмешками над ними, ухмылками по поводу даже их внешнего облика. Вот отдельно взятые перлы:
«Лишённый политических или философских талантов». Это — о легендарном Зорге.
«Он едва ли был материалом для хорошего шпиона. В критические моменты он мог потерять самообладание». Это — о не менее выдающемся разведчике Шандоре Радо.
«…Открытый авантюрист, умный и изобретательный, но импульсивный, не признающий запретов, безжалостный, стремящийся к превосходству над своими друзьями, честолюбивый фанатик и врождённый революционер». Умиляет окончание фразы. По-видимому, Даллин, как и его единомышленники, считали и считают «врождённого революционера» чем-то вроде ругательства. А между тем, они ногтя не стоят того, о ком это написано — казнённого гитлеровцами руководителя знаменитой «Красной капеллы» Харро Шульце-Бойзена.
О другом участнике шпионской эпопеи говорится, как о непривлекательном «типе тайного агента, жестоком, безжалостном и эгоистичном». Малоприятен и образ человека «мелкого телосложения, с длинной узкой головой и жидкими волосами». А какие чувства должен вызывать некто «со сверкающими чёрными глазами, узким лбом», да если ещё при этом он «воплощение фанатика»? Группу иностранных коммунистов, стремившихся в советские агенты, автор буквально припечатал: «Они горели энтузиазмом и ненавистью, были самоуверенными и жестокими, глубоко презирали демократические институты. Они относились к закону как к пустым словам… Для них все средства были хороши, если они вели к цели». По мнению Даллина люди, втянутые в советскую шпионскую сеть были неполноценными. Потому что они, дескать, «могли сносить любое унижение, если оно исходит от советской стороны».
Ещё набор каких-то уродов: «человек с гладким, невыразительным лицом, напоминающим восковую маску, с близко посаженными глазами и чопорно надутыми губами»; «худой юноша с кожей лица землистого цвета»; «он немного косил, у него были маленькие, вечно воспалённые глаза серого и постоянно испуганного маленького человека»; «был известен высокомерием, жестокостью и хвастливостью»; «у него был низкий лоб… выпяченные губы покрывались слюной, когда он говорил»; «сотрудничество с ГБ… удовлетворяло его почти патологическую страсть играть важные роли»; «хотелось понять, что происходит у него в мозгах, если они вообще были».
Честное слово, после таких характеристик личного состава советских спецслужб хочется упрятать за решётку отдел кадров «конторы» целиком. Может, Даллин этого и добивался?
Он, не моргнув глазом, опроверг такое устоявшееся в совразведпрактике явление, как бескорыстие очень многих отечественных и иностранных агентов:
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 139
