Теперь он меня зацепил. Невольно спрашиваю:
– Это как?
– Полчаса назад ты сказал: «Завтра уеду». Я просил задержаться – ты отказался. Зачем спешить? Несколько дней что решают?
– Слабоватый довод, – говорю. – Очень даже слабый.
– Э, – отвечает, – ты не знаешь. У меня всюду люди есть, доносят. В гараже тоже есть. Знаю, для тебя машину в длинную дорогу готовят. Ты от меня утаил, куда собрался. Сказал, насовсем уезжаешь. Зачем в Калай-Хумб направляешься? Дорога с Дарваза в центр совсем в другой стороне. Вот так-то. Я вычислил, а ты подтвердил. Твоя реакция…
– Вздор! Не мог ты ничего заметить.
Смеётся:
– Конечно. Лицо, как камень. Глаза, как лёд. Вот только…
Замолкает. Наслаждается. Ждёт расспросов. Наконец прикидывается, что снизошёл до объяснения:
– Я специально разговор про Алёша завёл. Про то, как он мне нужен… Хотел окончательно убедиться. Подумал, может, ты себя выдашь. Не надеялся, а на всякий случай. У тебя привычка есть: если сердишься, кобуру гладишь. Я когда про Алёша сказал, ты к поясу потянулся… Спохватился, кобуры не коснулся, руку отвёл… Кроме меня, никто бы не увидел. Незаметное движение тебя разоблачило.
– Бред! – говорю. – Из-за глупых догадок столкнул меня в погреб. На кого мне было сердиться?
При таком освещении лица не различить, но, судя по голосу, лопается от самодовольства:
– На себя самого. Если бы Алёша убил, до конца жизни казнился бы. Совестью бы мучился… Знаешь, Даврон, ты мне ещё спасибо скажешь. Я тебе большую услугу оказываю. Ты и слова не нарушишь, и совесть не замараешь.
Хитрый ход. Теоретически – в самую точку. Но в реальности благодарить не за что. Погреб – не убежище. Даже если допустить, что я способен в такой ситуации залечь на дно, урки рано или поздно меня найдут. Однако я не донный житель. В ямах не живу. Завтра поднимусь на поверхность. Выходит, убежать от совести не удастся.
Тем не менее, возобновляю игру:
– И как долго собираешься оказывать услугу?
Гадо уходит в защиту:
– Пойми: ты меня вынудил. Что мне делать? Выпущу – Алёша убьёшь. Ликвидировать тебя? Нет, убивать не хочу. Я добрый человек, крови не люблю.
Врёт. Точно знаю, что врёт. Но сейчас не время анализировать, отчего, зачем и почему он не поручил одному из урок меня пристрелить.
– Понятно, – говорю, – решил про запас придержать. Законсервировать. Но учти, у меня срок хранения короткий. Закончится тотчас же, как Гург вернётся.
Гадо, важно:
– Гурга не бойся – мой человек. Что скажу, то и будет делать.
– Ой ли? Прикинь: когда урки узнают, что Зухуру каюк, а меня нет, то банда моментально сожрёт тебя с потрохами. И Гург, между прочим, бросится первым…
Молчит. Как бы даёт понять: на глупости не отвечаю.
– Ладно, – продолжаю. – А как тебе другой вариант? Завтра утром, ещё до возвращения духов, мои ребята примутся искать командира, найдут и разберут тебя на запчасти. Не боишься?
– Не боюсь. Пущу слух, что ты в Калай-Хумб уехал. Тайно. По секретному делу, на машине из гаража Зухура.
Пора кончать бесполезную трепотню. Заклинило мужика.
– У тебя есть какой-нибудь антибиотик? – спрашиваю. – Человеку худо. Пневмония.
Он, с предельной искренностью:
– Ты что, Даврон?! Откуда в кишлаке такие роскоши?
Сто из ста – враньё. Есть у него. Привёз из города или выгреб из сельского медпункта. Но как, сидя в яме, заставить, чтоб отдал?
– Будем считать, что нет, – соглашаюсь. – В таком разе пошли человека в дом Раззака. В мехмонхоне, в моём рюкзаке – аптечка.
Он тянет назидательно:
– Э-э-э, Даврон… У нас воспитание другое. В чужой дом не входим, чужие вещи не берём.
– Издеваешься?! – еле сдерживаюсь. – Парень загнуться может.
– Вот ты и помоги. Сделай, что прошу, – сразу лекарство как-нибудь найдём, вы с Олегом из тюрьмы выйдете. Почему не хочешь товарища спасти?
Нет, пару раз в рыло – мало. Выберусь, сразу же серьёзно займусь его смазливой мордочкой.
– Молчишь?
Он выволакивает откуда-то сзади что-то громоздкое. Узел или свёрток. Протискивает в лаз. На миг в погребе становится темно. Узел летит вниз. Гадо захлопывает решётку на лазе, забирает фонарь и уходит.
В темноте разворачиваю свёрток. Одеяло и подстилка. Расстилаю. Ложусь. Слушаю, как в темноте надсадно кашляет Олег. Кашель сухой, резкий. Спрашиваю:
– Слабость чувствуешь? Грудь болит?
– Болит. При вдохе…
Сто из ста – пневмония. Холод, высота, спёртый воздух… В таких условиях он без антибиотиков долго не протянет. Завтра перед отъездом вколю ему оксациллин из моей аптечки… Не было бы поздно. Одышка у него нехорошая. Задыхается.
Встаю, нашариваю в кармане зажигалку, подхожу к нему. Высекаю огонёк. Точно! Как я и думал, дрожит от озноба, лицо покрыто потом.
– Холодно?
Стучит зубами.
Подтаскиваю к нему свою постель. Укрываю Олега одеялом. Приподнимаю верхнюю часть его туловища, сажусь в изголовье, вытягиваю ноги и кладу голову Олега себе на колени. С приподнятой головой легче дышать. И будет не так страшно задыхаться в темноте. Подстилку расправляю у себя за спиной, чтоб не застудить лёгкие, прислонясь к ледяной стене. Это все, чем я могу помочь. Системной индукции не опасаюсь. Хуже не станет. Просто некуда. Мало-помалу засыпаю. Просыпаюсь от шёпота:
– Знаешь, это даже хорошо, что темно…
Бредит? Крупозная пневмония может и бред вызвать, и галлюцинации. Все же откликаюсь:
– В самую точку. А ещё лучше, когда сыро и холодно.
Поддакивать бреду больного – нелепо. Но это я самого себя подбадриваю. Олег, наверное, даже меня не слышит, шепчет:
– При свете, наверное, не получилось бы рассказать… А сейчас… мы словно братья… в земляной утробе… или в одной могиле…
Ворчу:
– Насчёт могилы не особо спеши…
Он хриплым шёпотом продолжает своё:
– Когда я услышал твой голос… наверху… подумал, что это галлюцинация. Был уверен, что ты не придёшь. Даже если узнаешь, что я… Ты ещё в Курган-Тюбе предупредил: ты за меня не в ответе. И я подтвердил… Но все равно надеялся. В глубине души. Думал: ты хочешь дать урок. Вот и не вмешиваешься. До поры до времени. А когда решишь, что урок усвоен… Но я знал: обманываю себя. Не вмешаешься, не придёшь… Ты не представляешь… я чуть не рехнулся, когда понял, что это не галлюцинация… а действительно ты…
Усталость берёт верх. Незаметно ухожу в сон. Просыпаюсь в одиннадцать ноль пять. Олег продолжает бредить. Речь по-прежнему идёт о моей особе. Естественно. Я оказался рядом с ним после недели полного одиночества, и ему представляется, что он знал меня с самого детства.
