– Царь мой, возлюбленный мой… О да, если бы я могла родить тебе ребенка – да, да, я осталась бы с тобой, стоило тебе попросить.
Он обнял ее крепче.
– Я царь. Я могу приказать что угодно, и никто не посмеет перечить мне. Я мог бы удержать тебя здесь, со мной.
– Но ты так не поступишь.
– Я мог бы удержать свою дочь. – Его слова звучали приглушенно – он говорил, уткнувшись в ее пышные волосы. – Билкис, я не могу потерять вас обеих. Не могу отказаться от нее. Она – все, что осталось от моего прошлого.
– Она – не прошлое, Соломон. Она – будущее. – Билкис на миг закрыла глаза, не в силах встретить его полный боли взгляд. – Ты должен отпустить ее владеть будущим.
– Должен. Царь всегда что-то должен. Только на это и хватает царской власти.
– Власть принадлежит богам, о царь.
– Тогда что же остается человеку, о царица?
– Любовь и мудрость.
– Любовь и мудрость, – повторил он, словно взвешивая ее слова на неумолимо точных весах. Улыбнулся, неловко, словно движение губ причинило боль. – И ты хочешь, чтобы я лишился и того, и другого.
– Как и я, потому что я царица. И потому что ты царь. А еще потому, что для нас существует то, что важнее мудрости и любви.
– И что же это? Ради чего я должен отказываться от всего, что имею? От самого себя? От всего, чего я желаю?
– Ты сам знаешь. Ради чести, любимый. Честь и долг. Без этого мы ничто.
– Честь и долг.
Солнце сияло на его волосах, словно корона. Билкис положила руку на его склоненную голову.
– В конце концов, только это и остается. А теперь поцелуй меня, возлюбленный мой, царь мой, и попрощайся со мной. И вспоминай меня иногда.
Он взял ее за руки, сжал крепко, до боли, и, склонившись, поцеловал ее ладони. Она прижимала их к его губам. Потом он отступил и положил ей руки на плечи.
– Каждый раз, почувствовав запах роз и корицы, я буду думать о тебе.
Она кончиками пальцев коснулась уголков его рта.
– Закончи свою песню, Соломон. Пой ее почаще. А почувствовав запах корицы и роз, думай о любви.
Он наклонился к ней, и Билкис закрыла глаза. Прикосновение губ к ее лбу было едва ощутимым, словно дымок угасающего пламени.
Снова открыв глаза, она увидела, что стоит одна среди роз и лилий в саду на крыше. Соломон ушел.
Никаулис
В сопровождении царевны Ваалит, вместе со своими служанками и евнухами, царица Савская выехала из Конских ворот. За ней следовали остальные участники ее свиты, яркие, как павлины, и шумные, как сойки, довольные, что наконец-то возвращаются домой, на юг. Впереди и позади царицы ехала ее стража, охраняя не только саму Билкис, но и дарованное ей сокровище. Отправляя свою дочь на юг, царь Соломон так щедро одарил ее, что хватило бы на целую империю.
Никаулис следила за караваном, проезжающим мимо нее через Конские ворота, наблюдая и оценивая: в этот важный последний момент нельзя было допустить, чтобы что-то пошло не так. «Скоро мы уедем, скоро оставим позади иерусалимские стены, и впереди будет лишь дорога домой».
Мимо проехали последние слуги и повозки с припасами. Визит царицы Савской к царю Соломону закончился. «Что ж, пора». Но Никаулис неподвижно сидела на своем терпеливом коне, ожидая. «Он придет. Мы должны попрощаться и пожелать друг другу счастья. Тогда – тогда мы сможем забыть».
– Никаулис. – Веная положил руку на бок лошади, совсем рядом с коленом Никаулис. – Значит, ты уезжаешь.
– Я служу моей царице. – Она посмотрела на его непроницаемое лицо. – А ты, значит, остаешься.
– Я служу моему царю.
Веная поднял руку и протянул ей, словно товарищу. Никаулис сжала его руку, и на один бесконечный миг их пальцы тесно сплелись. Оба молчали. Песок времени в их часах закончился, и слов не осталось даже для того, чтобы попрощаться.
Веная отпустил ее руку. Никаулис поехала вперед, догоняя царицу Савскую.
На дальнем холме Никаулис придержала лошадь и посмотрела на Город Давида. Столько людей, столько стен. Столько причин уехать, ни разу не оглянувшись.
И лишь одна причина остаться.
«Веная. Нет, даже не этот мужчина. Любовь».
Она наконец положила их любовь на весы и поняла, что эта любовь значит больше, чем все доводы, которые она могла привести против нее.
«Если я останусь, то, едва оказавшись в этих холодных каменных стенах, начну оплакивать все, что потеряла. Но, если уеду, буду оплакивать Венаю и себя. И жизнь, которую мы могли прожить вместе».
Выбор был тяжелым, как камень. Но этот выбор принадлежал ей.
И тогда Никаулис наконец поняла, которой из богинь будет служить.
Билкис
«Последний взгляд назад – и я уезжаю». Она не могла отказать в этом Соломону, и себе не могла отказать в этой последней слабости. И вот Билкис приостановилась, пока ее караван медленно тянулся по дороге, и оглянулась на золотой город царя Давида. Иерусалим сиял на вершине холма, безупречный, надежно защищенный своими массивными стенами. Храм и дворец сверкали солнечным огнем, как два маяка.
Царя она отсюда не видела. «Но он смотрит. Я знаю, что он смотрит. Он уйдет, лишь когда уляжется пыль, поднятая моим караваном».
На нее упала тень, и она подняла глаза, чтобы посмотреть, кто отвлек ее от прощания.
– Никаулис, – приветствовала она командира своей стражи.
Билкис удивилась, когда амазонка просительно склонила голову:
– О великая царица, если когда-нибудь я хорошо служила тебе, выслушай меня сейчас.
– Конечно, Никаулис. Говори.
– Освободи меня от моей клятвы, о царица.
Билкис уставилась на нее, не в силах найти слова для ответа.
– Почему? – только и спросила она.
– Потому что половина моего сердца остается здесь, а я могу служить только всем сердцем.
– Все или ничего. Понимаю.
Таков был путь Никаулис. Она не пыталась договориться с собой.
– Так значит, ты едешь к царскому главнокомандующему?
– Да, я еду к Венае.
– Подумай хорошенько, Никаулис. Израиль – холодная бесплодная земля. Его обычаи странны, а законы жестоки. – Она старалась говорить спокойно, чтобы не выдать своей зависти. – Сейчас Веная может клясться в чем угодно, чтобы заполучить тебя, но сдержит ли он эти клятвы, когда ты окажешься в его власти?
– Я буду подвластна себе, а не ему. И да, Веная сдержит свое слово.
– Ты так уверена в нем, что готова войти в эту клетку и закрыть за собой дверь к свободе?
– Никто не может отнять у меня свободу. Царица моя, Веная уже немолод. Я проведу с ним те годы, что ему остались. Если пожелает этого Матерь, я подарю ему сына, а он мне – дочь. А когда его не станет, мы уйдем из Иерусалима, я и моя дочь.
