В последние дни битвы на Волге советское командование беспокоилось о том, как бы отдельные группы немецких солдат не вырвались из окружения. 27 января были взяты в плен три немецких офицера в форме Красной армии. Лейтенант-танкист задержал еще двух, причем один из них его ранил. Судя по всему, ни одной из девяти или десяти немецких групп, пытавшихся вырваться из «кольца», не удалось спастись, поскольку к этому времени войска группы армий «Дон», к которым они стремились присоединиться, оказались отброшены за Северский Донец – больше чем на 350 километров от «котла». Впрочем, есть один неподтвержденный и вообще сомнительный рассказ о солдате, которому удалось выйти из окружения, но он все равно погиб. Полевой госпиталь, в котором его лечили от обморожения и истощения, накрыла бомба… Говорят и о том, что кто-то из немцев пытался прорваться на юг, в степь, и искать убежища у калмыков. Кстати, самим калмыкам, как и многим другим народам из южных областей Советского Союза, вскоре предстояло узнать, что такое массовые политические репрессии по национальному признаку.
Есть мнение, что солдаты передовых частей, особенно гвардейских дивизий, не были столь жестоки к побежденным, как военнослужащие соединений второго эшелона. Конечно, так бывало не везде и не всегда. Известны случаи, когда пьяные красноармейцы, празднуя победу, расстреливали пленных, несмотря на приказ, запрещающий это делать. Даже бойцы элитных подразделений забирали у пленных часы, золотые перстни и фотоаппараты, а также алюминиевые миски. Последние пользовались большим спросом и часто обменивались на водку. Если у пленного были приличные яловые сапоги, их «конфисковывали», а взамен ему швыряли стоптанные кирзовые. Один врач лишился при такой «конфискации» своего любимого томика Гёте. Его «Фауст», миниатюрное коллекционное издание в переплете из натуральной кожи, был напечатан на тонкой бумаге, из которой русский солдат решил делать самокрутки. С плеч мерзнущих пленных срывали одеяла, нередко исключительно ради того, чтобы позлорадствовать, ведь до того немцы часто отбирали теплую одежду и вещи у мирных жителей.
Исхудавшие пленные с поднятыми руками, шатаясь, выбирались из подвалов и укрытий. Передвигаться без опоры они не могли и искали взглядом палку, которую можно было бы использовать вместо костыля. Многие страдали от сильных обморожений. Почти ни у кого не осталось ногтей на пальцах ног, а то и самих пальцев. Советские офицеры отмечали, что состояние румынских солдат было еще хуже, чем немецких. Судя по всему, в стремлении поддержать силы немецких солдат союзникам раньше уре́зали продовольственные пайки…
Пленные смотрели себе под ноги, не смея взглянуть в глаза своим конвоирам и обступившим их кольцом истощенным жителям Сталинграда. Эти люди тоже появились из развалин, причем их оказалось немало.
Тишину, непривычную после грохота сражений, изредка нарушали выстрелы. Те, что раздавались в подвалах, звучали приглушенно. Что это было? Смертный приговор немецкому солдату, попытавшемуся спрятаться или оказавшему сопротивление? Или это победители добили какого-нибудь тяжелораненого?
Остатки разгромленной 6-й армии, без оружия, в шерстяных пилотках, натянутых на уши, или просто тряпках, накрученных на голову, дрожащие в тонких шинелях, перепоясанных вместо ремней обрывком веревки или телеграфного провода, брели длинными колоннами. Один советский офицер крикнул группе пленных солдат 297-й пехотной дивизии, указав на развалины: «Так же будет выглядеть Берлин!»[943]
С командного пункта 64-й армии фельдмаршала Паулюса на его собственной машине перевезли в штаб Донского фронта, разместившийся в поселке Заварыкино в 80 километрах от Сталинграда. Шмидта и Адама доставили на другой машине. Всех троих разместили в избе-пятистенке. Охранял немецких военачальников особый отряд, которым командовал лейтенант Богомолов. Остальных «сталинградских генералов» отправили в соседнюю избу под охрану взвода солдат лейтенанта Спектора.
Богомолов и его подчиненные пялились на своих подопечных во все глаза. Очевидно, чувствовали историческую значимость момента… Высокому Паулюсу пришлось в дверях пригнуться. Он последовал примеру Адама и сменил фуражку на ушанку. Бывший командующий 6-й армией по-прежнему был в мундире генерал-полковника. Следом за ним вошли генерал Шмидт и полковник Адам – последний довольно прилично знал русский язык,[944]что произвело впечатление на охрану. За ними вошел водитель Паулюса – он нес тяжелые чемоданы с личными вещами пленных. Штабной «мерседес» тут же забрал себе генерал Казаков, командующий артиллерией фронта.
Паулюс и Шмидт разместились в изолированной комнате избы, а полковник Адам устроился в проходной. Там же находилась и охрана, к которой скоро присоединились два сотрудника НКВД, присланные из Москвы Берией. Поздно вечером прибыли генерал Малинин, начальник штаба фронта, и полковник Якимович. Переводчиком был Лев Безыменский, старший лейтенант разведки штаба Донского фронта. Он сообщил Паулюсу и Шмидту, что ему поручено проверить их багаж и изъять запрещенные предметы, в том числе острые металлические. Шмидт пришел в негодование: «Немецкий фельдмаршал не совершит самоубийство маникюрными ножницами!»[945]Паулюс махнул рукой, останавливая своего начальника штаба, и протянул лейтенанту несессер с бритвенными и туалетными принадлежностями.
Незадолго до полуночи Паулюсу передали, что с ним хотят побеседовать высшие офицеры Красной армии. Один из сотрудников НКВД, приставленных к Паулюсу, лейтенант Евгений Тарабрин, владеющий немецким языком, услышал, как тот шепотом спросил у Шмидта, помогавшего ему надеть шинель: «Что мне говорить?» – «Помни, что ты фельдмаршал германской армии», – якобы прошипел в ответ Шмидт.
Тарабрина удивили и манера, и фамильярность Шмидта, обратившегося к старшему по званию и должности на ты.[946]
За полчаса до начала первого допроса Паулюса капитан Дятленко получил приказ явиться в избу, которую занимал Воронов, накануне произведенный Сталиным в маршалы. Воронов был весел. Он встретил разведчика словами: «Капитан, ты, конечно, помнишь тот день, когда старик не пожелал тебя принять? Что ж, теперь он сам к нам пожаловал. И ты с ним побеседуешь».[947]
У Воронова сидели генерал Рокоссовский, командующий фронтом, и генерал Телегин, начальник политуправления. Вскоре появился фотограф в летной куртке на меху. К изумлению Дятленко, он вел себя с Вороновым очень свободно, как старый приятель. Это действительно было так – Роман Кармен, знаменитый кинорежиссер-документалист, сблизился с Вороновым во время гражданской войны в Испании. Кармен передвинул стул, предназначавшийся для Паулюса. Он явно выстраивал хороший кадр. Это неудивительно. Роман Кармен знал, что его снимок, возвестивший о великой победе Советского Союза, перепечатают газеты всего мира.[948]
