Чосер смутился, поскольку таких знакомых у него не было, но тем не менее с благодарностью взял письмо. Когда парнишка ушел, он проверил печать и обнаружил на ней герб хорошо известного лондонского банкира.
— Ну, — сказал он, вскрывая письмо, — может, у меня где-то обнаружился анонимный покровитель…
В письме, однако, не было совета, как поймать судьбу за хвост; зато оно содержало то, чего он страстно желал даже больше.
«Мой дорогой Джеффри,
не сомневаюсь, вы хотели бы знать, что стало с нами; я расскажу, что смогу, не говоря ничего лишнего. Нас заверили, что человек, который переправит вам это письмо, очень осторожен, поскольку представляет интересы высокопоставленных клиентов, один из которых проживает в Париже.
Вы уже наверняка знаете, что сэр Джон Шандос вернулся в Виндзор без нас — разве что благодаря какой-то прихоти судьбы вы уже покинули это ужасное место и потому не осведомлены о его интригах. Славный рыцарь догнал нас в деревне под названием Эйам, далеко на севере, где мы прятались в надежде сбить с толку своих преследователей. С ним был Бенуа; о том, что произошло с моим женихом, я не могу рассказать здесь из опасения, что когда-нибудь это может обернуться против меня. Скажу лишь, что его постигла судьба, которой он заслуживал».
Дальше шли детали того, что произошло в Эйаме; Чосер лишь бегло проглядел их.
«Сбежав от Шандоса, мы долго скакали на юг и на равнине Солсбери наткнулись на пилигримов, направляющихся в Кентербери. Мы собирались добраться до Саутгемптона, но один из этих путешественников рассказал нам, что отплыть оттуда будет нелегко, поскольку корабли в основном возят грузы, и если нас заметят на борту, это может вызвать нежелательный интерес. И хотя мы опасались ехать в Дувр, южные порты пугали нас еще больше. В конце концов мы решили, что разумнее продолжить путь вместе с этими людьми, поскольку в большой группе легче затеряться. Свою историю мы, конечно, им не рассказывали, сообщили лишь, что мы отец и дочь, возвращаемся домой во Францию после того, как некоторое время гостили у своих английских родственников. Это в большой степени соответствовало действительности, и дальнейших расспросов не последовало.
Наши спутники оказались очень приветливыми, интересными людьми. Среди них были священник, монахиня, мельник, судья, плотник и разные другие. Путешествовали с нами и женщины, одна в особенности примечательная, крупная и в объеме, и по свойствам своей личности. Ей была присуща какая-то необычайная мудрость, и в то же время она всегда умела меня рассмешить. По любому предмету у нее имелось свое, совершенно особенное мнение, и она охотно, без всякого поощрения, их высказывала. Также в этой компании был пожилой рыцарь, мягкий, спокойный человек. Его последним желанием в жизни было помолиться в кафедральном соборе за душу дочери, совсем недавно отошедшую к Богу. Добрый и внимательный, временами он, казалось, совсем падал духом, а если его расспрашивали о гибели дочери, погружался в глубокую печаль и не замечал ничего, что происходило вокруг.
Наше путешествие протекало без каких-либо заметных событий и, даже можно сказать, хорошо. Эти люди, со всеми их радостями, горестями и самыми разными взглядами, скрашивали нам тяготы долгой поездки. Я всегда буду помнить их и те истории, которые они рассказывали, чтобы развлечь и поддержать друг друга.
Я никогда не видела своего отца таким оживленным и счастливым, как в этой части нашего путешествия. Во Франции его ждала дама сердца, и с каждым днем, приближающим нас к концу пути, лицо его все больше прояснялось. В Кентербери мы с грустью простились с нашими общительными спутниками и поскакали в Дувр.
Однако прежде чем покинуть Кентербери, мы нашли могилу леди Адели де Троксвуд, фрейлины моей сестры в те времена, когда она была моложе, чем я сейчас».
Чосер мысленно вернулся в дни бала-маскарада, когда в лесу под Чаринг-Кросс ему явился призрак женщины. Может, это была она?
— Долго же ты выжидала, прежде чем объявиться, — прошептал он.
«Эта добрая леди была возлюбленной père, когда он еще жил в Англии, а для меня больше чем другом; это она вместе с ним ухаживала за мной, когда я заболела чумой, и это она защищала меня от гнева сестры. Он горько плакал, стоя у ее могилы, и я не находила слов, чтобы утешить его. Однако позже, когда мы покинули Кентербери, он выглядел более спокойным и мирным, как будто с его души сняли тяжкую ношу.
Прибыв в Дувр, мы осторожно расспросили об обстановке в Кале и выяснили, что там по-прежнему полно английских солдат, не меньше, чем когда père добирался до Англии в апреле. Мы пришли к выводу, что разумнее не ехать в Кале, а переправиться в Бретань из Нормандии. Это решение тяжким грузом легло мне на сердце, поскольку в таком случае путь и по морю, и по суше оказывался гораздо длиннее. Однако père убедил меня, что будет лучше, если мы отплывем не из Англии; ввиду того, что мы поехали кружным путем, слухи о нашем бегстве имели возможность пересечь Ла-Манш задолго до того, как мы сами сумеем сделать это.
И вот мы поплыли через Английский канал в Бретань, и я сильно страдала от морской болезни. Когда наконец мы сошли на берег, я упала на землю и поцеловала ее! Купив приличных коней, мы поскакали в Нант, и этот город очаровал нас. Бретонцы не считают себя французами, но не проявляют лояльности и к Англии, которая сейчас заявляет претензии на этот регион. Они бретонцы, в общем и целом, со своим языком и характером, и за это я восхищаюсь ими. С ними у короля возникнут трудности, как мне кажется. С помощью Бенуа он рассчитывал упрочить тут свое положение в противостоянии с семьей де Ре, но, слава богу, утратил эту возможность.
Признаюсь, это место показалось мне таким привлекательным, что я подумываю о том, чтобы поселиться там, когда наши дела в Париже будут улажены; конечно, если père согласится. Там нам будет хорошо, и можно не опасаться предательства, поскольку никто в Бретани не испытывает добрых чувств к тем, кто заявляет права на нас.
Мы, казалось, целую вечность скакали по суше и последнюю ночь перед Парижем провели в маленькой деревушке под названием Версаль…»
* * *
— Завтра, — со страстным желанием в голосе сказала Кэт; она лежала, подложив под голову скатанный плащ. — Завтра я увижу своего сына. Мое сердце так переполнено чувствами, что я едва сдерживаю себя. Père, скажи, как мне вести себя с ним? Ни он не знает меня, ни я его.
Алехандро, как мог, попытался успокоить ее.
— С тех пор как он вышел из младенческого возраста, я каждый вечер рассказывал ему о его замечательной матери. Описывал, как ты выглядишь, как говоришь, какой у тебя характер, даже как звучит твой голос; все в мельчайших деталях.
— Но он же никогда не видел меня.
— И все же его любовь к тебе от этого не стала меньше. Благодаря моим ежедневным рассказам в его сознании сложился твой образ, и именно к нему он обращается за утешением и поддержкой. Первое, о чем он спросил, когда я сообщил о своей поездке в Англию, это привезу ли я тебя.
