Новый сатрап прибыл на место и отослал Павсанию письмо своего повелителя: «Вот что царь Ксеркс говорит Павсанию: услуга твоя относительно людей, которых ты спас мне из-за моря, из Византии, на вечные времена будет запечатлена в нашем доме, и на предложения твои я согласен. Ни днем, ни ночью пусть не покидает тебя неослабная забота об исполнении твоих обещаний; не должны быть помехой тебе ни затраты золота и серебра, ни нужда в многочисленном войске, где бы ни потребовалось его появление. Действуй смело при содействии Артабаза, человека хорошего, которого я послал тебе, устраивай свои и мои дела возможно лучше и для нас обоих возможно выгоднее» (Thuc. I, 129). О том, чтобы Павсаний женился на царской дочери, в письме нет даже намека, зато есть обещание помочь деньгами и войском. А в сложившейся ситуации спартанцу и этого было достаточно.
Вопрос о том, что толкнуло Павсания на контакты с персидским царем, до сих пор является предметом дискуссий. Мнения высказываются самые разные, вплоть до того, что никакого письма не было и все это было выдумано спартанскими властями, чтобы оправдать расправу над Павсанием. Я не буду разбирать все версии случившегося, а просто выскажу свою точку зрения на проблему.
Дело в том, что Павсаний был личностью яркой и харизматической, волею судьбы втиснутой в жесткие рамки суровых спартанских законов. До поры до времени он с этим мирился, пока не оказался во главе армии Эллинского союза. И пусть рядом находились эфоры, тем не менее свободы у регента было гораздо больше, чем в Спарте. После победы при Платеях авторитет Павсания взлетел на невиданную высоту и вскружил голову храброму спартанцу. Один раз, вкусив всей полноты власти, он уже не мог от нее отказаться. В Спарте Павсанию всегда было суждено оставаться на вторых ролях, поскольку регентом он оставался только до тех пор, пока не подрастет его двоюродный брат, сын Леонида. Но после своей великой победы командующий полагал, что теперь достоин большего. И поэтому не исключено, что, захватив Византий, он стал подумывать о том, что неплохо бы было утвердиться в каком-либо большом и богатом городе в качестве тирана. Пусть даже на первых порах и под властью персов. Понятно, что обещания Павсания подчинить для Ксеркса Спарту и Элладу были не более, чем пустыми словами, поскольку военачальник прекрасно понимал, что сделать это будет нереально. Но с другой стороны, Павсаний не исключал, что, утвердившись в Византии в качестве тирана, ему придется воевать с эллинами, которые постараются его оттуда выбить. И к такому повороту событий Павсаний был готов, о чем свидетельствовало его письмо к персидскому царю. Ведь удержаться у власти он мог только с помощью персов. Правда, будучи очень богатым человеком, Павсаний мог набрать себе наемников; другое дело, какова была бы их численность и боеспособность. Поэтому в сложившейся ситуации союз с Ксерксом представлялся для полководца самым приемлемым решением.
Трудно сказать, как бы дальше развивались события, если бы Павсаний сам не погубил все предприятие. Будучи человеком прямым, он своим несдержанным поведением вызвал ненужные подозрения и спровоцировал грандиозный скандал. И началось все это после того, как персидский царь пообещал ему поддержку: «Павсаний, и раньше того пользовавшийся у эллинов большим уважением за свое командование при Платеях, по получении этого письма возгордился еще гораздо больше прежнего. Обычным образом жизни он уже не мог довольствоваться: выходил из Византия, надевая на себя персидские уборы, на пути через Фракию его сопровождали копьеносцы из персов и египтян; он велел готовить себе персидский стол и вообще не мог скрывать своих истинных намерений, но даже в вещах незначительных заранее давал знать о том, что задумывал совершить после в больших размерах. Доступ к себе Павсаний сделал затруднительным и относился ко всем без различия с таким тяжелым раздражением, что никто не мог подступиться к нему» (Thuc. I, 130). Как метко заметил Афиней: «Спартанский царь Павсаний сложил с себя грубый спартанский плащ своих отцов и нарядился в персидские одежды» (XII, 50). И пусть Павсаний здесь ошибочно назван царем, сути дела это не меняет. Для эллинов такая манера поведения с соотечественниками была невыносимой.
Павсаний начал вести себя не как командующий объединенным флотом Эллинского союза, а как самовластный правитель. Так, как в будущем будет вести Александр Македонский после победы над державой Ахеменидов. Но Павсаний – не базилевс Александр, он всего лишь опекун и регент при своем малолетнем родственнике. И армия под его командованием состоит из союзников, а не подданных. Поэтому ему надо было быть очень осторожным в словах и поступках, а он это упустил из виду, не понимая того, что каждое его слово и жест становятся предметом обсуждения, и что со временем об этом узнают в Спарте.
Впрочем, спартанские власти уже вмешивались в конфликт между Павсанием и союзниками, обуздывая непомерные амбиции своего земляка. Большой резонанс получила история с треножником для Дельфийского святилища, тем самым, что был изготовлен на средства из персидской добычи, взятой при Платеях. Командующего буквально распирало от чувства собственной значимости, и он не придумал ничего умнее, как сделать на треножнике надпись следующего содержания:
Эллинов вождь и начальник Павсаний в честь Феба владыки Памятник этот воздвиг, полчища мидян сломив (Thuc. I, 133).
Несколько иначе излагает это историю Афиней: «Павсаний, победив в битве при Платеях Мардония, вовсе позабыл спартанские обычаи и в бытность свою в Византии до того дошел в своей надменности, что посвятил богам, чьи храмы стояли у входа в пролив, бронзовую чашу с наглой надписью, будто он один совершает то посвящение и ни о ком другом в своем тщеславии не помнит; чаша эта сохранилась и по сей день:
Здесь, на эвксинских брегах, эту чашу принес Посейдону Царь Павсаний, чья власть в эллинской славной земле, В память своих побед: Геракла он древнего отрасль, Сын Клеомброта-царя, родина – Лакедемон». (XII, 50).
