думается, без наставлений Прелати я так и не двинулся бы с места.
— Он советовал вам противостоять герцогу?
— Я умолял его вызвать Баррона и спросить у него, нужно ли мне отправляться в это путешествие, есть ли у меня шанс вернуться в Машкуль.
— Что он ответил?
— Что я могу отправляться в путь безбоязненно: герцог не схватит меня. Когда мы прибыли в Жосселен, я велел Франческо снова вызвать Баррона, и тот подтвердил, что я поступил правильно. Герцог принял меня, выслушал, не прерывая, но сам при этом глядел в сторону. Я попытался защитить себя и объяснить всю нелепость своего нынешнего положения. Напомнил ему о нашей многолетней и плодотворной дружбе, о своей преданности, которую я подтверждал много раз, упомянул заслуги моего семейства, наше рыцарское братство, наше родство. Он согласно кивал головой. Я сказал ему, что его герцогство стало сильнее благодаря именно мне. Что крепость Шантосе и другие подвластные прежде мне территории стоили большего, чем те суммы, которые он отдал мне за них. Он ответил с грустью в голосе: «Мой бедный Жиль, доводы, которые вы сейчас привели, совершенно верны. Я их не оспаривал. Однако я хочу, чтобы вы приняли во внимание, что я всегда высоко ценил вашу службу и долгое время именно поэтому защищал вас от нападения короля. Но наши отношения вассалитета были нарушены вами: вы подняли войско без моего приказа, чтобы совершить покушение на моего казначея! Что же мне оставалось делать, дорогой кузен? Оставь я вашу выходку без ответа, я прослыл бы малодушным, потерял бы свое реноме. Мало того, епископ заподозрил бы меня в потворстве вашим темным делам. Согласитесь, что наложенный штраф — довольно мягкое наказание, я мог бы проявить больше суровости… Я наслышан о ваших денежных затруднениях. Но я не собираюсь вас разорять, дорогой Жиль». Я попросил уменьшить сумму, не лишать меня последнего в случае, если я не смогу заплатить. Я уговаривал его простить меня на этот раз, сказал, что захват в Сент-Этьене не имел целью прогневать церковь, но отплатить Годфруа Леферрону, не вернувшему долг. Герцог упрямился: «Факты таковы, дорогой кузен». По поводу штрафа мне не удалось выжать из него ничего, кроме покачиваний головы и расплывчатого обещания «не разорять». Напрасно я пытался нащупать чувствительное место: «Что у меня останется после того, как я заплачу этот штраф?» Он прошептал: «Тиффож и Пузож». Я вскрикнул: «Возможно ли маршалу Франции, главному военачальнику Бретани просить денежной помощи у своей жены?» Но все было решено, продумано этим хитрецом заранее. Кроме того, он заставил меня думать, что наказание ограничится этим огромным штрафом. Я уезжал из Жосселена с этой обманчивой надеждой.
— Вы не знали, что епископ Нантский уже действовал против вас?
— Меня известили, что епископ предпринял пасторский объезд и что в каждой области он тайно опрашивает жителей на мой счет. Его посланцы были замечены во владениях Рэ, вокруг моих замков, и повсюду они расспрашивали обо мне. Зная характер герцога или полагая, что знаю его, я считал, что опасение скандала остановит его.
Франческо Прелати:
— После поездки в Жосселен мы были подавлены. Все мы, сколько нас оставалось, отныне чувствовали себя побежденными. Один Жиль не унывал. Возможно, утешая нас, он и сам пытался утешиться, беспрестанно повторяя слова о дружбе с герцогом, о том, что тот еще должен ему большую сумму за Шантосе. Хотел ли он доказать нам возможность скорого обогащения? Мне никогда не удавалось отделить в этом человеке безумство от хитрости, это был непостижимый характер, соединивший в себе, по крайней мере, три ипостаси этого человека. В глубине души я уверен, он предчувствовал наше бегство, нашу возможную измену, он делал все, чтобы удержать нас в Машкуле. В нем сквозила горькая ирония старого Краона — которого он часто вспоминал с ностальгическим восхищением… 29 июля, по завершении своего расследования, епископ обнародовал письма, в которых Жиль обвинялся в еретичестве и содомии. Шпионы доставили нам копии этих писем.
Однако мрак, в котором он забывался, все чаще стал прерываться приступами раскаяния. Я обратил на это внимание еще до вторжения в Сент-Этьен. Исповедуясь в Машкульской церкви, он устремился к алтарю, перед которым собралась большая толпа. Крестьяне расступились при виде его, те, кто стоял на коленях, поспешно вскочили. Но он кротко объяснил, что он — обыкновенный грешник, равный им перед Богом. Он встал в очередь за крестьянами и ремесленниками деревни. Никогда в дни могущества с ним такого не случалось. Если бы кто-то другой поступил так, можно было бы предположить, что он хочет завоевать симпатии народа. В тот день я понял, что настоящая его натура окончательно распалась, превратилась в ничто, и теперь он обречен. С тех пор я начал ненавидеть его. Кто отворачивается от дьявола, начинает страстно желать покаяния перед Богом, это общеизвестно. Мои речи больше не влияли на него, басни не веселили. Все чаще запирался он в своей комнате и, рыдая навзрыд, жестоко клял самого себя. Потом выходил к нам, бледный, с опухшими глазами и перекошенным лицом. Кто-то из нас решил снова привести ему пажа. Он встретил его с радостью, потрепал ребенка по щеке. Казалось, он воодушевлен. По своему обыкновению, Жиль наполнил кубок вином и дал его ребенку, затем спросил, откуда тот родом, кто его родители. Он и сам взял наполненный наполовину кубок, но пролил его, уронив руки на колени. И вдруг как закричит: «Прошу, уведите его! Хватит!» Когда мальчика увели, он убежал в свою комнату и заперся в ней. Мы слышали доносящиеся из нее стоны и крики. Бриквиль осмелился сказать: «Такова правда, собратья: хозяин совсем плох, сами видите. Дерзкий нарушитель божеских и людских законов превратился в нытика, затравленного угрызениями совести. Оставим его замаливать грехи и убежим! Сейчас самое время!» Сийе поддержал его. Но другие слуги заговорили наперебой: «Куда нам бежать? Все пути перекрыты. Сегодня утром людей епископа видели после мессы в таверне. Они повсюду. Народ поддерживает их…» Народ и вправду был против нас! Его гнев вскипел, как прокисший виноград в бочке. Еще во время нашего возвращения, между Ванном и Нантом, нас закидали камнями. Какая-то старуха обнаглела настолько, что опорожнила ведро с нечистотами прямо перед лошадью Жиля. Только когда мы въехали в лес, стихли крики с угрозами. Жиль опустил голову…
Жиль:
— В Жосселене герцог говорил со мной неискренне. Возможно, он боялся меня или счел преждевременным раскрывать свои намерения. Не знаю… В августе его войска захватили Тиффож. Хитрость заключалась в том,
