СССР существовали разногласия даже в годы второй мировой войны, когда мы выступали как союзники.
После визита в Америку Леонида Ильича Брежнева я был уверен, что началась новая эра. Последующие годы, отделявшие этот визит от Хельсинкского совещания, доказали, что я был прав. В эти годы слово «разрядка» непременно присутствовало в речах не только социалистических, но и буржуазных политических деятелей. И на глазах миллионов людей оно постепенно как бы материализовалось — в договорах, в переговорах об ограничении вооружений, о расширении культурных связей.
И, судя по тому, что говорил сейчас Форд, Соединенные Штаты намеревались и далее идти по пути разрядки. Он заявил в заключение:
— История будет судить об этом Совещании не по тому, что мы здесь сегодня говорим, а по тому, что мы сделаем завтра, не по обещаниям, которые мы даем, а по обещаниям, которые мы выполняем.
Повторяю, в целом речь Форда мне понравилась, и я аплодировал ей вместе со всем залом. Я искренне радовался, что по коренному, главному вопросу — вопросу войны и мира — всеми, кто выступал на этом Совещании, высказано единое мнение, разногласий нет. Это уже потом, в Москве, когда я заново перечитывал стенограммы речей, от меня не ускользнуло, что в некоторых выступлениях содержалась и некая «задняя мысль»…
Заседание закончилось выступлением Чаушеску. Перерыв был объявлен на два часа. Из них я должен был выделить какую-то долю времени для американского телевидения. Надо выполнять свои обещания.
Я спустился в цокольный этаж и направился к двери, на которую кивнул мне вчера этот «Си Пи».
Когда Воронов открыл дверь, им овладело недоумение. Он рассчитывал встретить здесь одного-двух американцев с ручной кинокамерой, посмотреть в объектив, сказать в микрофон несколько слов, попрощаться и уйти обедать. В уме Воронов уже подготовил нужные слова.
Но, судя по всему, от него ждали здесь совсем иного. Бросился в глаза большой полукруглый стол, за которым сидели три иностранца. Удивило изобилие техники: несколько операторов в комбинезонах стояли возле стационарных кинокамер, другие держали в руках переносные, два «юпитера» располагались у стены и еще какой-то пульт неизвестного Воронову назначения.
Встретили его радушно. Фитцджералд широким жестом пригласил Воронова к столу.
Милости просим! Недаром говорят, что русские всегда держат свое слово.
— Ив большом и в малом, — с любезной усмешкой ответил ему Воронов. — Однако из того, что я здесь вижу, — он повел взглядом по кинокамерам, — вы ожидаете если не кого-то из президентов, то как минимум министра.
— В эти дни встречи с ними не такая уж редкость, — небрежным тоном ответил Фитцджералд. — Беседы с ними заполонили всю мировую прессу. А вот интервью с советским журналистом наверняка заинтересует телезрителей.
— Прежде всего, мистер Фитцджералд, мне хотелось бы узнать, кому я понадобился? — спросил Воронов. — То есть для какой компании вы работаете? Си-Би-Эс? Эн-Би-Си?
Ответ последовал туманный:
— Все, мистер Воронов, гораздо проще и сложнее. Нескольким журналистам показалось, что новаторский характер Совещания требует отказа от рутинных методов организации информации. Здесь собрались тележурналисты из разных стран. Мистер Уайт из Англии, мистер ван-Тинден из Голландии, ваш покорный слуга из Штатов. Вот мы и решили — благо ни пленкой, ни аппаратурой нас на время Совещания не ограничивают — провести несколько телеинтервью, так сказать, на свой страх и риск.
— Ну а что вы потом собираетесь делать с этими записями, которые, насколько я понимаю, вам никто не заказывал? — продолжал допытываться Воронов.
— Когда задуманная нами программа — мы решили назвать ее «Мозаика» — будет готова, предложим ее купить любой телекомпании. И продадим той, которая дороже заплатит. — Последнюю фразу Фитцджералд произнес в явно шутливом тоне, но тут же перешел на деловой: — Что же, приступим? Вашими собеседниками будут мистер Уайт, мистер ван-Тинден — он отлично говорит по-английски, ну и я, разумеется. Мы позволим себе задать вам некоторые вопросы, а вы…
— Простите, — прервал его Воронов, — я чего-то не понял раньше или не понимаю сейчас. Вчера вы мне предложили сказать несколько слов о Совещании. Высказать о нем свое личное мнение. А теперь затевается нечто вроде дискуссии, причем я выступаю один, а против меня трое.
— Против вас?! — с деланным ужасом воскликнул Фитцджералд. — Как вам могла прийти в голову такая несуразность? Разве посмеем мы выступать против советского журналиста, когда оттуда вон, — он махнул рукой в сторону зала, — доносится единодушный хор мира и согласия?
— И все же… — начал было Воронов, но англичанин Уайт прервал его:
— Чего вы боитесь, мистер Воронов? Каких-либо конфронтаций? Но этот период прошел. Совещание подвело под ними черту. Это можно утверждать даже до подписания Заключительного акта!
Воронова опять задело слово «боитесь». Как часто употребляется оно на Западе при характеристике советских людей! Мы будто бы «боимся» всего: высказать собственное мнение, побеседовать с иностранцем, пойти в варьете, будучи за границей, выступить по радио или телевидение, если не будет предварительных письменных вопросов, ответы на которые надо, конечно, согласовать чуть ли не с самим правительством…
— Бояться надо не мне, а вам, как показывает жизнь, — резковато возразил Воронов.
— Нам?! — переспросил американец и высоко поднял брови. — Чего же?
— Выстрела из-за угла. Впрочем, у вас теперь чаще стреляют в упор. Или с почтительного расстояния из винтовок со снайперским прицелом, — сказал Воронов. — Ладно, давайте начинать. Время идет…
Они расселись за полукруглым столом: Воронов — внутри «полуовала», его интервьюеры — напротив. Начались необходимые приготовления. Звукотехники попросили Воронова произнести что-нибудь: им надо было приспособить свою аппаратуру к звучанию его голоса. Потом поднесли к самым щекам Воронова экспонометры.
А тот в это время думал: «Уж коль влип в эту сомнительную историю, надо суметь достойно выглядеть перед будущими телезрителями. Не ограничиваться общими фразами! В устах крупного государственного деятеля они нередко звучат весомо. Если же такими фразами попытаюсь отделаться я, то буду выглядеть или попугаем, или недоумком».
— Все готово! — раздался голос одного из операторов в желтом комбинезоне.
— Отлично! — сказал Фитцджералд. — Свет.
Вспыхнули прожектора. Американец негромко хлопнул в ладоши, что означало «начали», и, уже глядя в объектив кинокамеры, заговорил хорошо поставленным голосом, мягким и вкрадчивым тоном, характерным для западных радио- и телекомментаторов — профессионалов:
— Леди и джентльмены! Мы ведем нашу передачу из Хельсинки, из дворца «Финляндия-тало», где близится к концу столь долгожданное Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. Заключительный акт Совещания будет принят в ближайшие часы. Уже выступило большинство глав государств, в том числе президент Форд и советский лидер Брежнев. Мы сочли, что для вас будет небезынтересно услышать впечатления об этом Совещании одного
