вот этой самой все еще не открытой церкви. Только хочу сразу оговориться — если он захочет стать ее настоятелем. Пока у нас складывается впечатление, что вам эта церковь не нужна.
— У кого это «у вас»? — снова встрял зоотехник и оглянулся на толпу, ожидая поддержки.
— У нас. Кому больше не хочется жить так, как мы живем. Отец Андрей, говорите.
Отец Андрей, который до этого все время стоял, низко опустив голову, выпрямился, перекрестился и заговорил. Сначала негромко. Толпа стала подтягиваться ближе. Скоро его голос стал слышен каждому:
— Я недавно узнал, что в вашем поселке, оказывается, никогда не было церкви. Даже часовни не было. До революции руки не доходили, радетелей не было. После революции — категорический запрет, верующим — гонения. И вот теперь… Теперь, как мне кажется, настала пора задуматься и попытаться понять, во что превратилась и превращается наша сегодняшняя жизнь. Не хочу сказать, что это только потому, что вы забыли о Боге. Не всем, но многим из вас он мешал жить так, как вы жили. Вам легче было думать, что его совсем нет. А если его нет, то можно поступать так, как мне хочется. Не оглядываясь, не мучаясь совестью, не обращая внимания на женские и детские слезы, насмехаясь над слабыми и склоняясь перед теми, кто сильнее, у кого больше денег.
— Не все такие! — не выдержав нарастающего напряжения, крикнул кто-то.
— Разве я сказал, что все? Когда я ехал сюда, знающие люди отговаривали меня. Говорили, что большая часть мужского населения здесь — потомственные алкоголики, браконьеры и даже бандиты. А те, кто пытался этому воспротивиться, лежат сейчас под звездочками и пирамидками на вашем быстро увеличивающемся поселковом кладбище. Что вашим Богом стало непреодолимое желание урвать как можно больше. И не важно, где и каким образом. Хочу вас всех спросить — нравится вам такая жизнь?
Толпа тревожно загудела.
— Мы, что ль, виноватые? — крикнул кто-то.
— Хочешь жить — умей вертеться! — хихикнули с другого конца.
— Да у нас уже и мужиков-то нормальных не осталось! — истерично закричала какая-то довольно еще молодая женщина. — Пьянь одна и обиралы. Не бабы, давно бы все посдыхали. А много бабы смогут при такой жизни? Много?!
— Всех-то не хули! — закричала другая. — Мой, хоть и без Бога, а совесть блюдет. И вкалывает, дай бог каждому.
— Не хужей других проживаем! А кому не нравится, могут уматывать куда подальше. Как жили, так и жить будем.
— По телевизору глянешь, все так-то. Сплошная пьянь да стрельба. Да еще похваляются — лучшие в мире, лучшие в мире! Другой раз плюнуть хочется, а идтить некуда.
— Поучать мастеров развелось — слушать устанешь.
— На Бога надейся, а сам не плошай!
— Жили без церкви сто лет, еще столько же проживем.
Крики и ропот нарастали. Неожиданно на крыльцо заскочила и выстрелила вверх из отобранного у бывшего мужа ружья Любаша. Толпа испуганно стихла.
— Не знала бы каждого из вас до самых потрохов, решила бы — все, полный… Неохота только у церкви материться, чтобы нужную цену вам обозначить.
— Апокалипсис, — подсказал Олег.
— Ну да, он самый. Я вам что сказать хочу? Гляжу, все вы сейчас на эту вот железяку. — Она показала рукой на сейф. — Пялитесь и думаете про себя: «Что за х…рня? На фига она здесь?» Хотя многие из вас очень даже распрекрасно знают, что это такое. Вся наша сегодняшняя жизнь там находится. И прошлая, и, можно сказать, будущая. Сколько лет наши грехи, спотыкачи, ошибки и ошибочки, от самых вот таких до самых непрощаемых и подсудных копились, подшивались, учитывались и, сами знаете, в чью пользу использовались. На том они и держались и долго еще держаться собирались. Теперь все от вас зависит. Полностью и целиком. Желаете, чтобы такая жизнь и дальше продолжалась, пусть здесь стоит и всем об этом самом напоминает. Не хотите, принимайте всеобщее решение. Как решите, так и будет.
— А сами-то они где в настоящий момент находятся? — спросил стоявший ближе всех к крыльцу Шевчук.
— Говорят, вертолет с ними в Убиенку навернулся. С концами, — озвучил собственную версию стоявший рядом с ним и неизвестно как оказавшийся в толпе один из пропавших пиратов.
— Не потому ли вы теперь храбрые такие? — спросил у Любаша зоотехник Базулин.
— Как навернулся, так и вывернулся, — решил вмешаться Тельминов. — Объясните, Надежда Юрьевна, что там летуны по рации сообщили.
— Летят назад. С минуты на минуту будут.
Толпа даже не загудела, задвигалась, закричала. Кое-кто кинулся убегать. Другие стали подтягиваться ближе к крыльцу, не спуская глаз с вооруженных Любаши и Тельминова, к которым, уловив нарастающее напряжение, не замедлил присоединиться Олег. Стремительно назревал опасный конфликт. Многие это хорошо поняли и потянулись вслед за уходящими.
— Повторяю вопрос, — что было сил закричала Любаша, на какое-то время задержав быстро редеющую толпу. — Что решаем насчет нашей прошлой и будущей жизни?
— Как решите, так и будете дальше существовать, — добавил Олег. — Мешать не будем. Это будет только ваше собственное решение. Так, отец Андрей?
— Я думаю, что так.
— Приступаем к голосованию! — поняв, что единого решения уже не получится, подражая кому-то и явно валяя дурака, объявил Михаил Тельминов. — Кто за то, чтобы оставить нашу жизнь, а значит, и этот сейф без изменений и вернуть вместе с содержимым возвращающимся хозяевам?
Одна за одной в толпе поднялось несколько рук. Первыми их подняли Шевчук, врач местной поликлиники, Бондарь и тельминовская Катерина, тоже зачем-то протиснувшаяся в первый ряд. Остальные, которых было явное большинство, угрюмо молчали.
— Продолжаем голосование, — паясничал Тельминов. — Кто за то, чтобы путем уничтожения навсегда оставить за бортом наше нелегкое и очень грешное прошлое и двинуться к солнечным горизонтам светлого будущего? Хочу только довести до всеобщего сведения, что в нем… — Он пнул ногой злополучный сейф. — Помимо криминальной летописи, смертельно опасного для многих компромата, расписок кровью и подхалимских заявлений — находятся еще три с половиной килограмма золотого песка, самородков и неизвестное количество рублей и даже возможной валюты. Предлагается достойно отметить возвращение его хозяев и утопить данное сооружение в озере Убиенка, у которого, как известно, не имеется ни дна, ни покрышки.
