мной…
— Да.
— Ладно, буду думать… А что ты все на часы смотришь?
— Надо бы позвонить в Москву.
— Уже соскучился? — насмешливо прищурилась Софья Михайловна. — Иди звони.
Держа трубку на отлете, он слушал длинные гудки. Что странного в том, что жены в семь утра нет дома, даже если и в субботу? А может, она просто выключила телефон… Или заночевала у подруги… В конце концов, он провел ночь тоже не в своей постели…
Кент положил трубку и пошел на кухню, остановился в дверях.
— Сонь…
— Да?
— Приезжайте ко мне во вторник. А то и в прошлом году не были… А тут как-никак дата полукруглая — тридцать пять.
— Я постараюсь, — не сразу сказала Софья Михайловна. — А Маринка наверняка приедет.
— Ну и отлично! Сейчас я съезжу ненадолго, может, увижу Сашку, а потом сразу и двинемся.
34
После переезда Кента в Москву Наталья обменяла квартиру, и теперь ему надо было проехать через весь город. Он уже привык к тому, что не живет здесь, и ехал по чистым, недавно политым улицам без волнения, почти как по улицам любого другого города. Но у института притормозил и даже остановился на минуту, вглядываясь в едва видневшийся сквозь деревья корпус «своего» отдела. Софья как-то говорила, что многие по старой памяти называют его «русаковским». Вспомнив об этом, он чуть улыбнулся. Ну что ж, это было славное время, и пусть жилось ему здесь далеко не так, как хотелось бы, но работалось удивительно хорошо и много. А сейчас все намного спокойнее и проще. И это понятно — теперь уже и необходимости нет работать с утра до вечера, выходных и отпусков, он уже давно один из всеми признанных лидеров, идут за ним не единицы, как в те годы, а сотни. Вскоре, возможно, и тысячи…
Тысячи… А нужно ли ему это? Ведь он в первую очередь инженер, а не руководитель. Давно прошли те времена, когда ему нравилось командовать и приятно щекотало самолюбие сознание какой-то — пусть и не слишком большой — власти над людьми. Кто в юности без подобного греха… Но сейчас-то? В отделе он практически полный хозяин, Федосеев в его дела почти не вмешивается, самые сложные, самые интересные разработки поручаются ему, его отделу. И Патриарх всегда рядом, в случае чего поддержит, защитит. Правда, особой нужды в его защите пока не возникало, его собственный авторитет достаточно велик. Не то, не то… Главное — есть возможность всегда быть в курсе новейших достижений, особенно зарубежных. А из Сибири так просто в Лондон или Цюрих не выберешься, и о восьмичасовом рабочем дне придется, видимо, надолго забыть… А где брать специалистов? Ведь все практически придется начинать заново, прежде всего учить людей. Кто с ним туда поедет? Два-три десятка юных энтузиастов…
И еще — как быть с Шанталь? Ведь сниматься ей там будет негде…
Ему снова захотелось услышать ее голос. Надо будет еще раз позвонить. Возможно, она и в самом деле выключила телефон, если вернулась поздно. Да и чего ради она должна сидеть дома, зная, что его не будет? Тем более что она всегда нервничает, когда он едет в Долинск. Права Марина — ревнует… Но что же делать, если жизнь так прочно связала его с Софьей и Мариной? Шанталь ничего и не требует от него, да вот сдержаться не может…
Он улыбнулся, вспомнив прощальную реплику жены: «Передавай привет своим любимым женщинам…» Шанти, глупышка, любимая моя актриска… Ты же отлично знаешь, что твоя ревность напрасна, что я люблю только тебя, хоть и редко говорю об этом, и уж если на то пошло, у меня куда больше оснований для ревности. Ты всегда знаешь, где я и с кем, а вот где ты? Куда уехала вчера, после нашего нескладного телефонного разговора, с кем ты сейчас? Ты почти не рассказываешь о своих компаниях, а знакомых, друзей и приятелей у тебя так много, что я частенько путаю их, когда они звонят тебе — иной раз и среди ночи (одних Борисов, кажется, четверо!). А у меня друзей мало, ты же знаешь, и лишиться их мне нельзя, не нужно… Но я и не виню тебя за твою «попытку ревности», я знаю, что иначе ты не можешь, и люблю тебя такой, какая ты есть. Люби и ты меня, только люби — это главное… А ехать ли в Сибирь, мы решим вместе…
Он поставил машину во дворе, против окон их квартиры. Отсюда хорошо был виден подъезд, откуда должен выйти Сашка, но было еще слишком рано. Интересно, что он сейчас делает? Наверно, уже умылся и завтракает… А может быть, делает зарядку с тем, кого он называет папой? Гадать можно было сколько угодно — он, в сущности, ничего не знал о них. Даже о Наталье. Может быть, она сильно изменилась за эти четыре года, не внешне, конечно, по виду она все та же, только чуть пополнела… Но наверняка исчезло то боязливо-робкое выражение лица, которое так мучительно было ему, особенно в последние месяцы их совместной жизни. Может быть, она весело покрикивает на своих «мужиков»: «Садитесь за стол, а то остынет!» — и они с удовольствием подчиняются ей? А почему она так боялась его? Почему так и не сходило с ее лица то растерянное выражение, которое появилось у нее при первой встрече с ним, когда он небрежно, спокойным тоном, отчитал ее за какую-то ерунду? (Сейчас и не вспомнить, за что! А она наверняка помнит…) А как получилось, что он наконец разглядел ее крупное красивое тело, яркие полные губы, увидел, как хороша эта юная женщина, и потянулся к ней? Сколько дней прошло, прежде чем он решил, что любит ее? Вероятно, совсем немного… Была весна, и он думал, что больше не сможет без нее жить. А любила ли она его? Видимо, нет, иначе почему этот страх, временами буквально сковывавший ее, так и не прошел с годами? Неужели он был для нее в первую очередь не мужем, а тем строгим, безулыбчивым начальником, которого она привыкла видеть на работе? Если так, почему же она вышла за него? Почему, наконец, не оттолкнула его в тот первый вечер, когда они остались вдвоем, а покорно, безвольно отдала ему себя? Из робости? От бесхарактерности? От нежелания обидеть его? Все возможно… Был, конечно, и мираж, фантом, весна, его настойчивые объятия, первые мужские объятия в ее жизни. Так, наверное… А впрочем, к чему теперь все догадки? Он уже никогда не
