десяти фунтов, потом сунул монетки в карман пыльного комбинезона и поспешил за дверь и вниз в широкий подъезд. Шагги слышал удаляющийся звон в кармане брата.
Лик вернулся взволнованный и злой, раскрасневшийся от бега по лестнице. Шагги почувствовал, как теплая лапша в его желудке превращается в червей. Лик стоял в дверях с полиэтиленовым пакетом в руке. Пакет был полон банок с порошковым заварным кремом. Лик отбросил влажную челку с лица. Теперь его лоб был чистым, пыль сошла с него.
– Этот заварной крем, – сказал он, переводя дыхание, – истратил остатки мой зарплаты на экскурсию по Глазго.
В животе у Шагги созрел пузырь нервного смеха. Он попытался прикрыть рукавом рот, но звук все равно вырвался из него.
– Ни хуя смешного, – зло сказал Лик, но он и сам улыбался, а потом стал хохотать. – Плохие новости всегда идут за тобой по пятам, Шагги. Всегда. – В соседней комнате к вечерним новостям включили погромче телевизор. Лик поднял два пальца[156] в сторону смежной стены и закрыл тонкую дверь в свою комнату. – Так вот, матушка наша, как выясняется, позвонила в такси и сказала им, чтобы заехали к ней. Выйдя из дома, она положила на заднее сиденье пакет с банками и сказала водителю, чтобы привез его сюда. Он ей сказал: «Ни за что», но она ответила, что ее мальчик оплатит поездку в конце. Сказала даже, что я дам водителю два фунта на чай! – Лик прекратил хохотать. Он оперся о свои коробки, подготовленные к переезду. – Я даже не знаю, хватит ли мне на автобус, чтобы доехать завтра до работы.
– А зачем она прислала заварной крем? – спросил Шагги. Он спрашивал себя, на какие ужасы она пошла, чтобы заполучить деньги на еду.
Лик стал снимать свои рабочие ботинки, когда домофон загудел снова. Они недоуменно переглянулись. Лик подошел к интеркому в холле. Вернулся он какой-то подавленный и обеспокоенный. Он достал из кармана перочинный нож, опустился на колени и вскрыл замок монетоприемника на газовом счетчике – оттуда высыпалась горсть блестящих серебристых монет. Не говоря ни слова, он собрал их все и ушел.
Теперь Лик отсутствовал целую вечность. Шагги стоял как вкопанный. Он шептал себе под нос снова и снова бесконечную молитву: «Я не должен был тебя оставлять, прости, я не должен был тебя оставлять, прости».
Дверь открылась, и Лик из темноты вошел в комнату. Под белизной гипсового порошка угадывалось побелевшее, как полотно, лицо. Лик бережно держал что-то в руках, а когда он заговорил, то голос его звучал тихо и стыдливо, как раньше. Он явно уже не улыбался.
– Шагги, – прошептал он. – Такси ждет внизу. Я дал ему горсть монет, и он сказал, что отвезет тебя назад домой. Ему так или иначе нужно было на восток. Возьми свои вещи и езжай домой.
Шагги кивнул, покорно и задумчиво. Горячая картофелина оказалась в его руке. Он никогда не освободится.
– А что в пакете?
Лик посмотрел на пакет в его руках, развязал горловину. Шагги увидел, как плечи брата поднялись выше ушей. Что бы это ни было, оно обратило злость Лика в озабоченность, чуть ли не напугало его. Лик сунул руку внутрь и медленно вытащил оттуда коричневатый пластмассовый предмет с завитым спиральным хвостом.
– Я думаю, это плохой знак.
В руках он держал телефон из материнского дома.
Это был разрыв с миром, знак того, что она собирается покончить с собой, и на сей раз не будет никакого звонка о помощи – ни бригадиру Лика, ни Шагу, ни Шагги. Заварной крем вовсе не был «пошли в жопу» неблагодарным сыновьям. Она позаботилась о том, чтобы ее ребенок был сыт, а теперь прощалась.
Тридцать один
Стоял март, подошел ее день рождения. Шагги украл для нее два букетика увядающих нарциссов из пакистанского магазина. После вечера у Лика он стал прятать от нее талонные книжки и, прежде чем она успевала купить себе выпивку, закупал продуктов, чтобы хватало на неделю.
После Рождества он понемногу вытаскивал и копил пенсы из монетоприемника и в ее особый день смог дать ей несколько фунтов на игру в бинго. Она приняла конверт с монетами, прижала его к груди, словно королевские регалии. Она была так счастлива.
Когда на следующее утро полиция привезла ее домой, воздух в квартире стоял густой и тошнотворный от запаха пыльцы загнивающих нарциссов. Ее нашли у берега Клайда. Она потеряла туфли и свое хорошее лиловое пальто. Она даже не добралась до бинго.
Агнес от стыда не могла смотреть на Шагги, а он не хотел смотреть на нее, глубоко чувствуя собственную глупость. Прохлада проведенной на улице мартовской ночи скрежетала в ее влажных легких, и Шагги набрал воду в ванну, щедро насыпав туда поваренной соли. Он выгладил и подготовил для нее свежую одежду. Заварил для нее чай с молоком, поставил чашку у двери ванной, а потом ушел – они так и не обменялись ни единым словом.
Одевшись в школу, он побежал через дорогу с другими детьми и удивился, когда услышал, как в кармане его куртки позвякивают две монетки по пятьдесят пенсов из монетоприемника. Это заставило его остановиться на месте. Он повертел монетки в руке. Потом сел на первый попавшийся автобус и спросил у водителя, куда можно уехать за такие деньги.
Глядя вниз с шестнадцатого этажа сайтхиллской высотки, он чувствовал себя очень маленьким. Город под ним бурлил, а он и половины его еще не видел. Шагги через ячейки в бетонной стене прачечной высунул ноги наружу и оглядывал теперь бесконечные городские просторы. Он несколько часов смотрел, как оранжевые автобусы петляют в лабиринтах серого песчаника. Он смотрел, как свинцовый нимб затеняет готические шпили больницы[157], тогда как в другом месте упрямое солнце возвращает к жизни стекло и сталь университетского здания[158].
Его руки и ноги налились свинцом, болтаясь над городом, но он нащупал конверт в кармане и вытащил его, чтобы в сотый раз обдумать его содержимое. Обратного адреса на конверте не было, только почтовый штемпель, гласивший «Барроу-ин-Фернесс»[159]. Шагги не знал, где это, но ничего шотландского в этом названии он не почувствовал.
Это была рождественская открытка, прибывшая с опозданием на два месяца. Лик нашел работу где-то в другом месте. Они строили новые дома, и им требовались молодые люди, которые могли бы выбрать для себя любую профессию – плиточника, штукатура, кровельщика. Он писал, что деньги платят приличные и
