перед ним лежал целую неделю, и он его даже ни разу не перевернул. Но Антона это устраивало. По крайней мере, они друг другу не мешали. Деревянченко среди адвокатов не было.
Через неделю после начала суда, нам с Алькой тоже прислали повестки как свидетелям, на этот раз по почте, почти за десять дней и на один и тот же день, с разницей в два часа. Это нас очень устраивало. Но на следующий же день Антон мне сообщил, что в течении этой недели, он совершит побег. День побега неизвестен. И мы, говорит, вот, сейчас, видимся с тобой в последний раз.
Я, конечно, возмутилась – как так можно, не по-человечески. И главное – сегодня, в последний день.
– Я даже не могу собрать тебе в дорогу.
Он как давай смеяться. До меня, конечно, тоже дошло, что это не в отпуск и не в холодные края – собираться тут нечего. Для него уже, наверное, все собрали. Но все равно, чисто по-бабьи, я была просто в шоке.
– А куда хоть тебя? – задаю я глупый вопрос.
– Одно знаю, что за пределы России. И все. Больше мне ничего не известно. Сказали, что на время изменят мне внешность. Не знаю еще, как буду выглядеть.
– Они могут тебя изуродовать. Я им этого не прощу.
– Обещали, что никаких пластических изменений – только внешний грим.
– Но почему так вот, сразу. Сегодня. И все. Я хоть прическу бы сделала, себя в нормальный порядок привела, торжественный и печальный.
– Ты и так всегда хороша. А почему так неожиданно и сразу – наверное, для них в этом есть какой-то резон. У этой службы свои правила.
– Не льсти так откровенно. Но я им я этого не прощу. И когда я тебя теперь увижу?
– Мне сказали, что месяц, может быть больше, я не должен буду тебе звонить и сообщать какую-нибудь информацию. Потом наладится связь. И через какое-то время ты сможешь ко мне приехать. Меня уверили, что все будет нормально. И я, правда, в это верю. Все у нас с тобой будет хорошо.
И я стала ждать новостей, следя за телевизионными сообщениями.
Отец даже удивился моей возникшей привязанности к телевизору.
– Что-то ты никуда не ходишь? И где ваш Антонио Вега?
– Судят его, и других наших генеральных, я же тебе рассказывала.
– А от журналюг что-то никаких сообщений о суде. Вот что значит, нет миллиардов. И правозащитникам не нужен, и этой нашей американской старухе. И западным СМИ. Плевать им на ваших генеральных. Видно, верно говорит профессор, им нужен лишь ваш олигарх – надежда западной цивилизации. Поздравляю, профессор за удивительную прозорливость.
Сергей Сергеевич с достоинством поклонился со своего кресла.
И тут диктор сообщает: «По поступившим в последний час сведениям. Подсудимый по делу генеральных директоров НК Антонио Вега совершил побег с конспиративной квартиры, где его содержали под охраной. По сообщениям, ему удалось запереть свою охрану в туалетной комнате и покинуть квартиру. Его розыск ведется уже несколько часов»
Отец смотрит на меня. Потом, со значением, на Сергея Сергеевича.
– Ты понял, Сергей Сергеевич – это тот испанец, который приезжал в Хованское, на рыбалку. Помнишь?
– Ну а как же, замечательный молодой человек. По внешности и по манерам, ну вылитый испанец, как мы себе их представляем по литературе. Идальго, да и только.
И они оба смотрят на меня.
– Сбежал, выходит, – говорю я. – Обманул охрану.
– А что-то ты не очень удивляешься, – говорит отец. – Не звонишь Альке. А?
И тут раздался телефонный звонок.
– Бьюсь об заклад. Это тебе Алевтина звонит.
Я подняла трубку. Голос, конечно, Альки.
– Ты все знала.
– Знала, знала.
– Ну ладно. Встретимся, поговорим.
2
Про то, как нас допрашивали в суде над генеральными, в общем, и рассказывать нечего. Я подтвердила свои показания, данные на предварительном следствии. У суда, у прокуроров и даже у адвокатов практически не было дополнительных вопросов. Но вот адвокат Антона, почему-то в суде остался. Я когда проходила мимо него, посмотрела, лежит ли у него на столе, как говорил Антон, обвинительное заключение и листок бумаги. Перед ним на столе ничего не лежало, ни одной бумажки. Перед ним лежала «Комсомольская правда» с заметкой о побеге Антонио Веги.
Буквально через полмесяца суд над генеральными закончился. Володьке Макаровскому дали четырнадцать лет. Другим чуть меньше. Я никак не могла понять – почему так. Нашему олигарху за миллиарды, часть которых он наверняка припрятал, дали всего восемь лет. А Володьке Макаровскому, с его задрипанным БМВ пятой модели – четырнадцать. Алька мне пыталась объяснить, что это потому, что у хозяина другая статья, менее тяжелая. И что его, возможно, еще будут по другой статье, более тяжелой привлекать в будущем. Но СМИ, почему-то, на такую большую разницу сроках не обращали никакого внимания. Им вообще было на генеральных плевать.
3
После приговора мы решили навестить Ирину. Было так тяжело, что даже ехать не хотелось. Мы же видели ее упрек в глазах – вы на воле, а он в Тишине. А теперь так вообще катастрофа – четырнадцать лет. А мы опять на воле.
Но по-человечески надо было. И мы поехали. Алька предварительно созвонилась с ней. Мы купили коньяку, разной там закуски. Мы понимали, что надо конечно напиться основательно. А у Ирины уже год доходы урезанные. Тем, которые сбежали за кордон, хоть немного, но выплачивала Чайка. А Володьке некому было выплачивать. Мы с Алькой пытались поднять этот вопрос перед московским руководством, но те ссылались на следствие. Мол, оно не разрешает переводить его заработную плату семье. Никто не хотел брать ответственность на себя. Хотя у фирмы деньги на счетах были. Но потом и московское руководство арестовали. Слава богу, я с московским, вновь назначенным, не сталкивалась по работе. А то тоже все приписали бы мне. Хотя сама же Чайка говорила нам с Алькой при последней встрече на Кипре, что московские заворовались, и не исключено, что их начнут брать уже за новые дела. Журналюги, конечно, кричали о преследовании по политическим мотивам, об окончательном разгроме НК, о Басманном правосудии, чуть ли не о геноциде.
Ирина встретила нас приветливо. Удивилась нашим покупкам, конечно, говорила, да зачем вы, да что вы, что не так мы уж и бедны сейчас. Но видно было, что мы с Алькой конечно правильно сделали. Выглядела Ирина неплохо. Похудела, постройнела, посуровела. Но суетливости и растерянности от невзгод не видно. Она поставила на стол большие коньячные бокалы и стала разливать сама.
– Извините девочки, но у меня нет лимонов.
– А и не нужно, – говорит Алька. – За эти тревожные месяцы страха и надежд, мы с Верунчиком установили эмпирическим путем, что закусывать коньяк лимоном – это пережиток, доставшийся нам от эпохи царизма. Говорят ее ввел Александр Второй – любитель коньяка. Вернее, его холуи. Между тем кислотность лимона жестко и неприятно портит аромат коньяка, заставляя морщиться и гримасничать наши прелестные лица. А вот шоколад, легкостью и приятным вкусом, вдохновляет на продолжение этого зачастую спасительного, почти религиозного действа.
– Ну, у тебя, Алевтина, новая теория питейного обряда.
– Все надо подвергать сомнению и анализу. Это путь к независимости и выживанию в наше непростое время.
– Одним словом, дедукция, – смеюсь я.
– Она самая, Верунчик. Она самая.
Смотрим, Ирина наливает чуть ли не по
