Остроумные строки Войновича вряд ли дошли до адресата. Высылка имела печальный для кремлевских вождей международный резонанс, но аресты имели бы куда более неприятные последствия. И тем не менее, остановить наступление оппозиции без арестов режим не сумел.
Наступление на оппозицию (1980–1983)
Желание покончить с диссидентами — это одно. А возможность — другое. Диссидентский «остров непослушания» опирался на поддержку Запада, и пока политика Разрядки была жива, наступление на инакомыслие откладывалось.
Когда это наступление началось? Л. Алексеева считает, что «началом „генерального наступления“ на инакомыслие можно считать 1 ноября 1979 г. Похоже, к этому дню КГБ получил „добро“ на осуществление последовательного плана разгрома независимого общественного движения, разработанного еще в 1977 г.»[859] Л. Алексеева обосновывает свой вывод арестами Г. Якунина, Т. Великановой и А. Терляцкаса, а также последующей цепью арестов. Но количество арестов и задержаний в ноябре лишь незначительно увеличилось по сравнению с ноябрем предыдущего года. До этого также были всплески репрессий (дела хельсинкских активистов, дело А. Щаранского и др.). Власти не проводили пока тотальных арестов известных им «злоумышленников», а ограничивались выбиванием ключевых фигур. А на 1980 г. приходится беспрецедентный с 1974 г. рост осуждений по 70-й статье УК[860], «вал» арестов начался с января 1980 г. И это — не случайно. Разгром диссидентского движения начался не до, а после начала нового витка Холодной войны в декабре 1979 г.
Началом «генерального наступления» КГБ против диссидентов правильнее считать высылку А. Сахарова в Горький. Еще в 1978 г. Андропов назвал Сахарова «врагом номер один» внутри страны[861]. Несмотря на это, Сахаров сохранял возможность относительно свободно действовать. Политбюро опасалось международного скандала. После ввода войск в Афганистан, предполагавшего ухудшение международных отношений, оглядываться на Запад было уже не нужно. Вопрос о Сахарове был поставлен на Политбюро еще 26 декабря 1979 г. 3 января было решено не судить академика, а ограничиться внесудебной высылкой[862]. Таким образом, вопреки распространенной версии, непосредственной причиной высылки Сахарова стало не его выступление против ввода войск в Афганистан, а ввод войск как таковой. Е. Фейнберг обращает внимание на еще одну возможную причину высылки: «В процессе моего разговора с одним вице-президентом, проходившем в тоне понимания и сочувствия, он сказал неожиданно для меня: „Ведь дело не только в его протесте против афганских событий. Хуже то, что он с женой был у американского посла и долго с ним беседовал, а ведь он — носитель государственно важных секретов“. — „Этого не может быть!“ — воскликнул я… При первой же встрече с Еленой Георгиевной я спросил ее об этом. Она подтвердила: „Ходили. А что в этом особенного?“… Но если разговор зашел, скажем, о разоружении или международных отношениях, легко могло проскользнуть что-нибудь лишь на первый взгляд не существенное. Один мой умный знакомый, много лет работавший с А.Д. на объекте, любивший его и пользовавшийся его уважением… сказал мне: „Вы же понимаете, что соответствующие американские специалисты будут „рассматривать в лупу“ магнитофонную запись этой беседы“»[863]. На заседании Политбюро Андропов доказывал, что дальнейшее присутствие Сахарова в Москве недопустимо, и необходимо изолировать его от иностранцев. В то же время, когда речь зашла о сибирских городах, Андропов, ссылаясь на мнение врачей, настоял на Горьком, поскольку климат в нем соответствует московскому[864].
Ссылка Сахарова стала началом и символом нового курса режима в отношении диссидентов, а сам Сахаров был практически публично признан «главным внутренним врагом», каковым и оставался до 1986 г., когда на это почетное место был усажен абстрактный «бюрократ».
Арест Сахарова был произведен по всем правилам полицейского искусства — во время его поездки на работу 22 января. Однако КГБ не удалось предотвратить немедленное распространение информации о происшедшем в диссидентской среде и за рубежом[865].
Ссылка в Горький сломала ритм общественной активности Сахарова. Прежде он был предсказуем, ритмичен, «дежурен» в своих откликах на промахи властей. Теперь Сахаров стал жестче, он был готов жертвовать жизнью даже ради «малого». По принципу «ни шагу назад». Наступало время решающих, драматических столкновений с властью, время голодовок и безысходности.
Г. Владимов комментировал действия властей: «Сослав его в Горький без следствия и суда, без объявленного приговора и срока, применив меру, из ряда вон выходящую, власть оказала ему честь, которой мог бы удостоиться разве лишь наследный принц или возможный президент»[866]. Против высылки Сахарова и заключения члена-корреспондента АН Армянской ССР Ю. Орлова выступали не только диссиденты, но и видные советские ученые. Л. Капица писал Ю. Андропову: «Сахаров и Орлов своей научной деятельностью приносят большую пользу, а их деятельность как инакомыслящих считается вредной. Сейчас они поставлены в такие условия, в которых они вовсе не могут заниматься никакой деятельностью». Ссылаясь на опыт взаимоотношений Ленина и оппозиционного ученого Павлова, Капица приходил к заключению: «Не лучше ли попросту дать задний ход?»[867] В одном Капица ошибался — Сахаров не прекратил общественной деятельности и теоретической работы. Он продолжал обращаться к стране и миру. Поэтому-то и задний ход дать было нельзя.
В послании академику Александрову Сахаров писал: «Важнейший тезис, который со временем лег в основу моей позиции, — неразрывная связь международной безопасности, международного доверия и соблюдения прав человека, открытости общества. Этот тезис вошел составной частью в Заключительный акт Хельсинкского совещания, но слова здесь расходятся с делом, в особенности в СССР и странах Восточной Европы»[868].
