Петроградские газеты, печатавшие во второй половине декабря 1916 года заметки о Распутине, отмечали, что недоучет религиозного отношения общества к «Другу» сказывается и на авторитете верховного носителя власти, правившего «милостью Божьей». Распутин был похоронен 21 декабря в Царском Селе, рядом с Федоровским собором. На похоронах присутствовала царская семья. По сообщению министра внутренних дел А. Д. Протопопова, именно Александра Федоровна решила хоронить его в Царском Селе. И она, и император восприняли смерть «старца» внешне спокойно — Александра Федоровна только выразила надежду, что молитвы мученически погибшего Григория Ефимовича спасут их семью от опасности смутного времени. В дневнике царь отметил, что был на похоронах «незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек[абря] извергами в доме Ф. Юсупова». Оценка «старца», равно как и его убийц, — налицо.
На грудь Распутина царица положила иконку, которой благословил ее архиепископ Арсений (Стадницкий) 11 декабря 1916 года во время посещения новгородского Знаменского собора, где находилась чудотворная икона Знамения Божией Матери. В этой поездке, оказавшейся последним до революции путешествием Александры Федоровны, ее «инкогнито» сопровождал и сибирский странник. Отпевал Распутина не столичный митрополит Питирим (Окнов), а епископ Исидор (Колоколов), человек скандальной известности, лишь благодаря непонятному заступничеству «старца» незадолго перед революцией обретший «высочайшее благоволение».
Правда, ожидавшегося инициаторами «патриотического террористического акта» отрезвления власти не произошло. Все осталось по-старому. Ярче засверкала «звезда» нового «рокового человека» — А. Д. Протопопова. В него стали верить, как ранее верили в Распутина, тем более что незадолго перед смертью «старец» заповедал: «Его слушайтесь… что скажет, то пусть и будет…» Протопопов постарался создать вокруг Распутина ореол мученика, чем еще больше поднял свой авторитет «преданного человека» в глазах императрицы. О «святости» «старца» (но, разумеется, с издевкой) говорили той зимой многие современники. З. Н. Гиппиус, например, вспоминая убийство Распутина, отметила в дневнике, что после случившегося «ждем чудес на могиле. Без этого не обойдется. Ведь мученик. Охота была этой мрази венец создавать. А пока болото — черти найдутся, всех не перебьешь». Всех действительно перебить было невозможно. К тому же после убийства Распутина для успокоения венценосцев министр внутренних дел попытался выписать из-за границы своего старого знакомого — хироманта Шарля Перрена. В столичных салонах вновь заговорили о популярных ранее «блаженных» — Мите Козельском и Васе-босоножке. «Свято место» не пустовало.
Ополчившись на родственников, посмевших заступиться за одного из убийц «старца» — великого князя Дмитрия Павловича, императрица требовала покарать не только непосредственных участников, но и наиболее негативно к ней настроенных Романовых. Первой жертвой ее мести «пал» великий князь Николай Михайлович, в последний день декабря 1916 года получивший высочайшее повеление покинуть Петроград. Безусловно, Александра Федоровна не ошибалась — великий князь откровенно радовался убийству ее «Друга». Более того, он полагал, что это — «полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым. Вот видите, — продолжает он рассуждать, — снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было»[118]. Обозленный высылкой, великий князь не стеснялся в выражениях, изливая свою горечь на страницах дневника. «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть?! — писал он, попутно характеризуя и самодержца. — А он, что за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души недурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!» По мнению Николая Михайловича, «подлость» царя состояла в его подчинении властной супруге, не понимавшей, куда идет страна.
Убийство Распутина, таким образом, стало проверкой лояльности самодержцу. Родственники Николая II этой проверки не выдержали или, лучше сказать, просто проявили свою нелояльность: ведь «Друг» царя не может быть врагом его верноподданных! Даже его мать, императрица Мария Федоровна, узнав о гибели «старца», сказала «слава Богу», хотя и добавила: «Нас ожидают теперь еще большие несчастия». В этих условиях царские родственники вместе с представителями «общественности» радовались смерти мужика и стремились помочь великому князю Дмитрию Павловичу, высочайшим повелением высылаемому в отряд генерала Баратова, дислоцировавшийся в Персии. 29 декабря почти все члены дома Романовых, находившиеся в Петрограде, собрались у великой княгини Марии Павловны и подписали коллективное письмо, ходатайствуя перед царем о его высылке в одно из подмосковных имений.
Письмо подписали Королева Эллинов Ольга Константиновна, великая княгиня Мария Павловна, ее дети — Кирилл, Борис и Андрей Владимировичи, супруга Кирилла — Виктория Федоровна, дядя Николая II Павел Александрович, вдова Константина Константиновича — великая княгиня Елизавета Маврикиевна, ее дети — Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи, супруга князя Иоанна — Елена Петровна, великая княгиня Мария Павловна (младшая), а также великие князья Николай и Сергей Михайловичи. Через день письмо вернулось с высочайшей резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим… не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай». Итак, обращение, как и следовало ожидать, не возымело на царя никакого действия. Не помогло и заступничество великого князя Александра Михайловича, тестя князя Ф. Ф. Юсупова. Считая Дмитрия Павловича и Юсупова не обыкновенными убийцами, а патриотами, пошедшими по ложному пути, Александр Михайлович услышал от Николая II простые слова, с которыми не мог согласиться: «Никто — будь он великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать». Однако моральные мотивы в то время мало кого удовлетворяли. Ненависть «к режиму», к императрице и ее венценосному супругу проникла в среду тех, кто называл себя монархистами. О возможности цареубийства говорил даже «националист» В. В. Шульгин и миллионер М. И. Терещенко. Куда уж дальше!
Разговоры о готовящихся заговорах становятся зловещей приметой времени. Вновь муссируются слухи о Николае Николаевиче как возможном «наследнике» незадачливого монарха. В декабре 1916 года этот вопрос обсуждался на квартире князя Г. Е. Львова — будущего главы Временного правительства, а в то время — главы Земгора, объединявшего Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам и Всероссийский союз городов. Предполагалось, что «воцарение» Николая Николаевича будет сопровождаться образованием ответственного министерства. Князь Львов в таком случае становился бы премьером. Присутствовавший на совещании тифлисский городской голова А. И. Хатисов уполномочивался вступить с Николаем Николаевичем в переговоры, ознакомив его с проектом дворцового переворота. В Тифлисе, во время новогоднего приема, Хатисов изложил великому князю «проект Львова». Подумав, Николай Николаевич от участия в заговоре отказался, но государю о предложении не сообщил. Исследовавший эту тему эмигрантский историк С. П. Мельгунов отмечает, что «великокняжеские „заговоры“ сами по себе скоро заглохли», да и «перевернутая „великокняжеская“ страница свидетельствовала больше о растерянности, чем о серьезных планах».
