— Тебе повезло, что ты сейчас здесь, а не в кандалах на невольничьем рынке в Карфагене, Финикии или на Крите, — сказал плотник, вгоняя на место большой медный гвоздь с большой головкой, крепящий свинцовую обшивку крутобокого судна.
— Поверь, Кхремий, я знаю, как мне повезло, — ответил Менедем. — Чума побери этих пиратов.
Все, трудившиеся над починкой торгового судна, кивнули, а Менедем, пребывая в свирепом настроении, продолжал:
— А если их не возьмет чума, пусть их распнут на крестах.
— Мне бы хотелось это увидеть, — отозвался Кхремий. — Но этих грязных шлюхиных сынов трудно поймать. Напомни-ка мне… Я слышал твою историю, но забыл — за вами погнался пентеконтор или одна из богами забытых гемолии?
— Гемолия, — ответил Менедем. — Чтобы вороны склевали сукина сына, который первым додумался делать такие суда. Он, должно быть, и сам был пиратом. Надеюсь, он умер медленной смертью на кресте. Такие субъекты годны лишь для одного…
— …Да и тем лучше заниматься с женщинами, — перебил Кхремий.
Все, услышавшие его, рассмеялись, но шутка болью отозвалась в сердце Менедема. Чтобы окружающие ничего не заподозрили, он присоединился к зубоскальству, продекламировав скверные вирши:
Всякая женщина — зло. Но дважды бывает хорошей:
Или на ложе любви, или на смертном одре.[11]
— Браво! — воскликнул Кхремий и отложил молот, чтобы похлопать в ладоши.
Остальные навострившие уши плотники и портовые бездельники кивнули.
— Спасибо, — отозвался Менедем, подумав: «Не забыть бы прочитать этот стих Соклею, когда тот отхлебнет вина, — посмотрим, смогу ли я заставить его поперхнуться».
Он вернулся к рассуждению насчет гемолии:
— Эти проклятые суда хороши только для того, чтобы кидаться на торговые корабли и захватывать их и чтобы показывать пятки, когда за ними погонится кто-нибудь из честных людей.
— Иногда триере удается их догнать, — заметил Кхремий, снова подняв молот и выбрав еще один короткий медный гвоздь.
— Иногда, — мрачно сказал Менедем. — Но нечасто, мы все это знаем.
Родосцы снова кивнули. Многие из них работали гребцами на триерах полиса или на более крупных и тяжелых военных судах, которые вполне годились для сражений с кораблями такого же типа, но для охоты за пиратами были слишком неуклюжи и медлительны, несмотря на многочисленные команды.
Кхремий начал стучать молотом, и один из портовых бездельников, судя по виду маявшийся похмельем, вздрогнул и отодвинулся подальше.
— Не представляю, что тут можно поделать, — вогнав гвоздь на место, сказал плотник. — Триеры — самые быстроходные военные суда. Они остаются самыми быстроходными уж и не знаю сколько времени! Чуть ли не целую вечность.
«Соклей мигом сообщил бы, сколько именно времени, — вероятно, с точностью до биения сердца», — подумал Менедем.
Сам он не знал точно, как давно триеры стали самыми быстроходными из военных судов, но кое-какое представление о подобных вещах имел.
— Бирема быстрее любого пентеконтора, — сказал Менедем, — потому что на ней столько же людей, сколько на пентеконторе, зато у нее более короткий и легкий корпус. Гемолии еще меньше и легче… И кормовая часть верхнего ряда весел у них не всегда идет в ход.
— Триеры куда больше двухрядников, — вставил один из портовых бездельников.
Менедем кивнул.
— Верно. Но у них и гребцов гораздо больше, поэтому они не сильно выигрывают в скорости. Правда, благодаря добавочному весу наносят очень мощный удар, когда идут на таран. Вот что нам действительно пригодилось бы, так это судно с конструкцией, как у триеры, быстрое и легкое, как гемолия, и, возможно, со складывающейся мачтой и реем, которые можно было бы опускать на ту часть кормы, где обычно сидят на веслах гребцы верхнего яруса.
Менедем говорил только для того, чтобы слышать собственную болтовню, не ожидая, что в голову ему взбредет что-нибудь очень интересное и умное. Но Кхремий медленно опустил молот и посмотрел на него долгим задумчивым взглядом.
— Клянусь богами, почтеннейший, ты, возможно, выбросил тройную шестерку.
Менедем мысленно повторил то, что только что сказал, и тихо присвистнул.
— Мы и вправду смогли бы построить такие суда, если бы захотели, верно? — спросил он.
— Могли бы. Без сомнений. И наверное, мы должны это сделать, — ответил Кхремий. — Такие суда будут ходить быстро, как вареная спаржа по пищеводу. И они будут такими большими и с такой мощной командой, что смогут раздавить гемолию, как жука.
— Такое судно было бы чем-то вроде гемолии — гемолии-переростка, — продолжил Менедем. — Гемолии, переделанной из триеры. Его можно было бы назвать… — Он поискал слово, а когда нашел, усомнился, что оно существует в языке эллинов. И все-таки слово показалось ему подходящим, поэтому Менедем сказал: — Его можно было бы назвать тригемолией.
Существовало такое слово или нет, оно прекрасно подошло, и Кхремий, кивнув, взволнованно проговорил:
— Когда я закрываю глаза, я просто вижу это судно. Вот оно, спущено на воду, невероятно быстрое — быстрое, как дельфин, быстрое, как сокол. Тригемолия.
Он произнес это название с большей готовностью, чем Менедем.
— Ты должен поговорить с навархами, господин, — заявил плотник. — Пусть меня заберут эринии, если не так! Флотилия подобных судов могла бы заставить самую многочисленную шайку пиратов пожалеть, что они выбрали такое ремесло.
— Ты думаешь? — спросил Менедем.
Но он тоже мысленным взором видел тригемолию — как она скользит по глади Эгейского моря, быстрая и смертельно опасная, словно барракуда.
Кхремий показал на северо-запад, в сторону Военной гавани.
— Я очень удивлюсь, если ты не найдешь одного из навархов там, под навесами. И, клянусь богами, думаю, навархам обязательно надо услышать о твоей идее.
— А ты со мной пойдешь? — Менедем внезапно ощутил приступ застенчивости, что случалось с ним нечасто. — В конце концов, ты один из тех, кому придется строить тригемолию, если такому вообще суждено сбыться.
Плотник засунул молот за пояс, как воин мог бы привесить к поясу меч.
— Пошли.
Навесы для судов в Военной гавани вытянулись рядами: большие и широкие для пятиярусников, с помощью которых Родос защищался против военных судов других полисов; навесы поменьше — для триер, охотившихся за пиратами. Когда суда не были ни в патруле, ни в походе, военные галеры вытаскивали из воды, чтобы корпуса их остались сухими, легкими и быстрыми.
Несколько стражников расхаживали взад-вперед рядом с навесами, и когда Менедем и Кхремий подошли к одному из воинов и задали вопрос, часовой кивнул, отчего его пурпурный плюмаж дрогнул и заколыхался.
