Глава первая
Ланцелот
– Черт! – выругался Барс, в который раз вставляя карточку в отверстие в двери гостиничного номера.
– Переверни!
– Уже сто раз переворачивал, – огрызнулся он. – Вот тебе и пять звезд, блин! Придется спускаться на ресепшн, менять карточку. Ты подождешь?
– Нет, – сказал я. – Пойду спать.
– А по рюмочке?
– Да черт с ней, с рюмочкой! Я устал.
Я знал, что это «по рюмочке» может затянуться до утра. А наутро я должен быть свежим, как майская роза.
– Ну, как знаешь, – обиженно просопел Барс. – Спокойной ночи, малыши!
Он пошел по длинному коридору к лифту.
Я прошел еще с десяток шагов до своего номера. Моя карточка сработала безупречно.
Я вставил ее в терминал, и номер засветился по всем углам приятным тусклым светом.
Сразу же из-под широченной кровати ко мне вынырнула Кошка.
Она давно привыкла путешествовать, но всегда – вот уже сколько лет! – сохраняла независимый и обиженный вид, когда я возвращался к ней после выступлений.
Тяжелыми шагами солидного человека, который знает себе цену, она приблизилась ко мне и подняла голову: мол, ну, как все прошло?
– Все ок, – сказал я, – завтра утром пойду составлять контракт.
«Куда еще нас занесет?» – недовольно мяукнула она.
– Несколько выступлений с Бреговичем. Сначала Португалия, потом – Париж… Как сложится.
«А когда – домой?» – царапнула она меня за штанину.
– Скоро, старушка, скоро. Обещаю, – виновато пробормотал я, сбрасывая пиджак, – но сама понимаешь: с Бреговичем играешь не каждый день. Придется тебе потерпеть.
Я погладил ее, и на руке осталась шерсть. «Завтра куплю ей витамины и проколю с неделю», – решил я.
– А теперь – спать.
Кошка послушно залезла в свою плетеную корзинку, которую я всегда возил с собой.
Я погасил все лампочки, кроме бра в форме раковины над кроватью, и в широком, почти во всю стену, окне засветилось другое кино: подсвеченные неоном очертания храмов, цветные фонарики кафе, ожерелье аллей, увитых гирляндами – синими, зелеными, красными.
Я выключил бра, и стеклянный экран приблизился, а я растворился в каменной плоти города, как снег, начавший сыпаться с темного ночного неба. Отель, в котором мы поселились, был высоченным – со своего этажа я мог видеть большую часть Градчан, очерченных золотым поясом Влтавы.
Сегодня мы отыграли вторую часть фестивальных выступлений. Трижды я играл один, на бис.
И теперь, невзирая на усталость и стоя над ночной Прагой на высоте птичьего полета, чувствовал себя настоящим хозяином города.
Это были редкие и скоротечные минуты, в которые меня одновременно охватывали два разных чувства: счастья и… бессмысленности жизни.
Они, как иголки, пронизывали сердце, легкие, почки. И, как две реки, встречающиеся в одном русле, поднимали водоворот, в котором я жил и умирал одновременно. Не знаю, но, скорее всего, это можно было бы назвать пиком познания того короткого отрезка, который мы проводим на земле.
В такие минуты передо мной всегда вставала картина нашего погрома ЛПЖ – тот же восторг и то же отчаяние. Восторг – когда я в составе Народной Оппозиции громил лабораторию, отчаяние – когда не нашел там того, что искал…
Со временем я смирился.
Но след от того давнего события остался во мне до сих пор в виде довольно странного предостережения: я до сих пор был одинок. Каждая моя попытка связать себя с кем-нибудь заканчивалась провалом. Ловил себя на мысли, что женщина, нравившаяся мне на данный момент, заражена этим проклятым вирусом, знание о существовании которого отравило мою жизнь. И если быть откровенным, остановило поиски моей старой знакомой.
Я даже был рад, что не нашел ее.
Но и остальные не вызывали во мне доверия.
Несмотря на это, мы прекрасно уживались с Кошкой! Да и в оркестре дела шли самым лучшим образом.
Мы много гастролировали. А иногда я ездил один, собирая аншлаги.
Точно говорят: если где-то отнимется, то где-то и прибавится.
Если не везет в любви, жди мирового признания.
Первый камешек в этот «пьедестал» неожиданно заложила Сезария Эвора, которая свалилась на меня как огромная черная туча. Она еще не была настолько популярна в странах третьего мира, и мой приятель, который организовывал ее выступление, предложил мне разогреть публику двумя-тремя композициями.
