отдавал приказа грабить и разрушать. Даже тогда я собирался сделать Карфаген моей столицей. Если ты понес убытки от мародерства, то...
— Только не от твоих волков, — мрачно перебил незнакомец. — Ограбление города? Я видел такие грабежи, что не снились даже тебе, варвар! Вас называют варварами, но я повидал, на что способны цивилизованные римляне.
— Римляне не грабили Карфаген на моей памяти, — проворчал Гейзерих, озадаченно хмурясь.
— Поэтическое правосудие! — воскликнул незнакомец, его рука выскользнула из складок плаща и ударила по столу. Гейзерих заметил, что рука была сильной, но белокожей — рука аристократа. — Жадность и предательство Рима разрушили Карфаген, но торговля возродила город в новом облике. Теперь ты, варвар, плывешь из его гавани, чтобы покорить его завоевателя! Разве удивительно, что старые мечты серебрят пеньку твоих кораблей и крадучись бродят в трюмах, а забытые призраки покидают свои древние усыпальницы, чтобы скользить по твоим палубам?
— Кто сказал о покорении Рима? — сурово процедил Гейзерих. — Я всего лишь плыву, чтобы уладить спор, возникший по поводу...
— Ба! — Рука снова хлопнула по столу. — Если бы ты знал то, что известно мне, ты смел бы сей проклятый город с лица земли, прежде чем снова повернуть корабли на юг. Даже сейчас те, кому ты спешишь на помощь, замышляют твою погибель — и предатель находится здесь, на борту твоего корабля!
— Поясни свою мысль! — В голосе вандала по-прежнему не слышалось ни волнения, ни страсти, ни гнева.
— Предположим, я докажу тебе, что твой наиболее доверенный компаньон и вассал замышляет твою смерть вместе с теми, ради кого ты поднял паруса?
— Докажи — и можешь просить, чего пожелаешь, — проговорил Гейзерих с угрюмой ноткой в голосе.
— Прими это в знак доверия! — Незнакомец со звоном бросил на стол монету и поймал небрежно брошенный ему Гейзерихом шелковый пояс.
— Следуй за мной в каюту твоего советника и писца, красивейшего мужа среди всех варваров...
— Атаульф? — Гейзерих невольно вздрогнул. — Я доверяю ему более кого-либо.
— Значит, ты не столь мудр, как я полагал, — мрачно ответил незнакомец. — Предателя среди ближних следует опасаться больше, чем внешнего врага. Меня победили не легионы Рима — это сделали предатели из моего окружения. Рим владеет не только мечами и кораблями, но и душами людей. Я пришел сюда из далеких земель, чтобы спасти твою империю и твою жизнь. Взамен я прошу лишь одного: залей Рим кровью!
На миг гость застыл, словно преобразившись: его могучая рука взметнулась, пальцы сомкнулись в кулак, темные глаза метнули молнии. От него исходила аура ужасающей властной силы, она внушила благоговейную робость даже необузданному вандалу. Запахнувшись царственным жестом в свой багряный плащ, гость направился к двери и покинул каюту, несмотря на восклицание пытавшегося удержать его Гейзериха.
Пораженно чертыхаясь, король прохромал к двери, открыл ее и выглянул на палубу. На полуюте горел фонарь, из трюма, где усердствовали за веслами гребцы, поднималась вонь немытых тел. Ритмичное клацанье соперничало с убывающим эхом подобных звуков, доносящихся с длинной призрачной вереницы идущих следом кораблей. Луна поблескивала серебром на волнах, сияла белизной на палубах. У двери Гейзериха стоял на страже одинокий воин, и лунный свет сиял на его золотистом, с плюмажем шлеме и римской кирасе. Он поднял в знак приветствия свой дротик.
— Куда он ушел? — осведомился король.
— Кто, мой повелитель? — глуповато переспросил воин.
— Высокий человек, тупица! — нетерпеливо воскликнул Гейзерих. — Человек в багряном плаще, который только что покинул мою каюту.
— Никто не покидал твоей каюты с тех пор, как Гунегас и другие господа ушли отсюда, мой повелитель, — изумленно пробормотал вандал.
— Лжец! — Меч Гейзериха серебряной молнией выскользнул из ножен. Воин побледнел и отшатнулся.
— Бог мне свидетель, о король, — поклялся он, — но сегодня ночью я не видел такого человека.
Гейзерих пристально уставился на воина: вождь разбирался в людях и понял, что этот страж не лжет. Волосы на голове короля встали дыбом, он молча повернулся и торопливо захромал к каюте Атаульфа. Чуть помедлив у двери, он распахнул ее.
Атаульф, раскинув руки, лежал лицом на столе, и его состояние можно было определить одним взглядом. Его лицо посинело, остекленевшие глаза были широко открыты, а между губ торчал почерневший язык. Шею Атаульфа стягивал завязанный особым морским узлом шелковый пояс Гейзериха. Возле одной его руки лежало гусиное перо, у другой — чернила и лист пергамента. Подняв его, Гейзерих медленно, с усердием прочел:
«Ее величеству, императрице Рима
Я, твой верный слуга, выполнил твою просьбу и готов убедить варвара, которому служу, повременить с нападением на имперский город до прибытия ожидаемой тобою помощи из Византии. Тогда я заманю его в упомянутый залив, где его можно будет зажать в клещи и уничтожить вместе с его флотом...»
Письмо обрывалось непонятной закорючкой. Гейзерих уставился на труп, и мурашки поползли у него по коже. Высокий незнакомец исчез бесследно, и вандал понял, что никогда не увидит его больше.
— Рим заплатит за это, — пробормотал он. Маска, которую Гейзерих привычно носил на людях, сползла и под ней оказалась личина голодного волка. Злобный взор и стиснутая в мощный кулак рука со всей откровенностью указывали на уготованную Риму участь. Гейзерих вдруг вспомнил о все еще зажатой в пальцах монете, брошенной незнакомцем на стол. Он взглянул на нее и шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы, узнавая письмена старого забытого языка и профиль человека, знакомый ему по высеченным в древнем мраморе старого Карфагена изображениям, чудом избежавшим гнева империи.
— Ганнибал! — пораженно выдохнул Гейзерих.
Р. Говард
КОПЬЕ И КЛЫК
А-эа скорчилась у входа в пещеру, с удивлением наблюдая за Га-нором. Ее интересовал и Га-нор, и то, что он делал. А молодой человек, слишком увлекшись своей работой, не замечал девушки. В нише стены горел факел, освещавший всю пещеру. Га-нор трудился при его тусклом свете, вычерчивая фигуры на стене. Куском кремня он процарапал контуры, а потом закончил фигуру, подкрасив ее охрой. Кистью ему служила маленькая веточка. Картинка получилась грубой, но выразительной.
Га-нор собирался нарисовать мамонта. Глаза А-эа округлились от удивления и восхищения. Потрясающе! Ну и что из того, что у зверя не хватает ноги и нет хвоста? Для дикарки, погруженной в пучину варварства, творчество Га-нора казалось верхом совершенства.
Однако А-эа
