голод принес еще большее богатство. Ибо, видя, какие приближаются времена, он начал запасать зерно в больших закромах, и хотя время от времени он продавал его богачам, которые могли платить высокие цены, назначенные им, однако не переставал закупать муку и рис в других областях и посылал за этими товарами своих управителей в соседние страны, и житницы его полны были зерном.
Теперь серебра у него было больше, чем когда бы то ни было, потому что, в то время как зерно его текло на рынки и в дома богачей, серебро притекало вместо него, и в этот год Ван Купец тяготился своим серебром и не знал, что ему с ним делать и где его хранить.
В земле он больше не нуждался, так как стал купцом, а другого залога, кроме затопленной земли, люди не могли предложить, занимая у него деньги. И потому он затеял рискованное дело и ссужал деньги под залог будущих урожаев. И проценты были так высоки, что, казалось, стоило земле просохнуть и дать новый урожай, чтобы весь этот урожай со всей области потек в житницы Вана Купца. Но никому не было известно, насколько он богат, потому что даже родным сыновьям он жалел серебра на расходы и плакался каждому сыну на бедность и держал их продавцами в своих лавках, так что не было среди них ни одного, кроме старшего сына, отданного Вану Тигру, который не ждал бы с нетерпением того дня, когда отец умрет, и ему можно будет бросить лавку и рынок и тратить деньги на игру и на хорошую одежду, какой Ван Купец не позволял им носить.
И не одни только его сыновья возненавидели свое рабство, – возненавидели его и крестьяне той округи. А один из них был тот большезубый крестьянин, который купил большой участок земли после смерти Вана Луна, и теперь, когда земля его была почти вся под водой, он бедствовал и голодал и скорее допустил бы своих детей умереть голодной смертью, чем попросил бы в долг у Вана Купца; и чтобы переждать, пока вода спадет с его земли, он взял всю свою семью и уехал в один из южных городов, предпочитая вести такую жизнь, чем дать Вану Купцу завладеть своей землей.
Ho в своих глазах Ван Купец оставался человеком справедливым и говорил сам себе и тем людям, которые приходили брать у него в долг, что нечего и ждать, чтобы в голодное время ссужали деньги под обычный процент и цены на хлеб не повышались, иначе – какая польза была бы от этого купцу? Он делал только то, что считал, по-своему, справедливым.
Однако он был достаточно умен и знал, что в такое время люди не думают о справедливости, знал так же, что его ненавидят от души, знал и то, что Ван Тигр ему полезен уже тем, что это военачальник. Он сделал над собой усилие и пообещал отдать Вану Тигру большие запасы зерна и ссудил ему большую сумму под невысокий процент, не выше, чем двадцать процентов с каждой серебряной монеты. Когда они в один из следующих дней скрепили эту сделку в чайном доме, Ван Помещик, сидевший тут же, сказал, тяжело вздохнув:
– Хотел бы я быть таким же богатым, как этот наш брат купец. Но сказать по правде, я с каждым годом становлюсь беднее. Его дело процветает, а у меня ничего нет, кроме клочка земли, который остался от всех владений отца, да ничтожной суммы денег, отданных взаймы. Хорошо нам, что среди нас есть такой богач!
Ван Купец не мог сдержать довольно кислой улыбки и сказал напрямик, так как не умел говорить красно и не славился ни учтивостью, ни находчивостью:
– Если у меня и наберется сколько-нибудь, так это потому, что я работаю сам, а сыновья мои сидят в лавке и не носят шелковых халатов, и жена у меня только одна.
Но Вану Помещику не по душе пришлась такая откровенность, хотя нрав его стал гораздо покладистее за последние годы; он понял, что брат упрекает его за то, что он продал почти всю оставшуюся у него землю, чтобы сыновья его могли, как им хотелось, уехать в приморский город, и он долго сидел с оскорбленным видом, а потом надумался и громко сказал:
– Что же, отец должен, я полагаю, кормить сыновей, и я слишком высоко ценю своих сыновей, чтобы держать их за прилавком в лучшие годы молодости. Я почитаю внуков моего отца, – так неужели мне морить их голодом? Я думаю, что должен кормить своих детей, но, может быть, я плохо понимаю свой долг, если содержу своих сыновей так, как должно содержать детей землевладельца?
Больше он не мог говорить, – его прервал хриплый затяжной кашель, мучивший его последние годы. Будучи не в состоянии промолвить ни слова, он сидел, надувшийся и сердитый, и кровь медленно приливала к его толстой шее. Но Ван Купец позволил себе слегка улыбнуться, и его морщинистые и втянутые щеки чуть дрогнули; он видел, что брат его понял упрек, и этого было довольно.
Когда договор был заключен, Ван Купец пожелал написать его на бумаге, и Ван Тигр не удержался от восклицания:
– Как, разве мы не братья?
И Ван Купец сказал, словно оправдываясь:
– Это для памяти, у меня теперь стала такая плохая память!
Однако он протянул кисточку Вану Тигру, и тому пришлось волей-неволей взять ее и подписать свое имя. Тогда Ван Купец спросил, не переставая улыбаться:
– А печать твоя при тебе?
И Вану Тигру пришлось достать из пояса свою печать с вырезанным на камне именем и приложить к бумаге, и только после этого Ван Купец взял ее и, аккуратно сложив, убрал в кошель, висевший у него на поясе. И наблюдая за ним, Ван Тигр рассердился, хотя и получил то, что ему было нужно, и, поклявшись себе самому во что бы то ни стало расширить свои владения, он пожалел, что упустил столько лет понапрасну, и теперь ему снова приходится зависеть от брата.
Но на этот раз люди Вана Тигра были спасены, и он приказал сыну и своим телохранителям собираться домой, и скоро они были готовы двинуться в путь. Дело было к весне, земля быстро просыхала, и повсюду люди нетерпеливо ждали, когда можно будет засеять землю новым зерном, и уже забывали о зиме и о своих умерших и глядели вперед с надеждой, дожидаясь весны.
И Ван Тигр тоже нетерпеливо ждал новых событий, прощаясь с братьями. Братья
