в великолепное времяпрепровождение». После этого жена Адольфа полностью исчезает со страниц книги.
Остальная часть книги посвящена многочисленным успехам Адольфа в медной промышленности. Он не упоминает о смерти своей жены в 1916 году. Он не упоминает ни о пяти детях, которых она ему родила, ни о внуках. Похоже, что в начале жизни он был человеком, поглощенным самим собой.
Но его сын Сэм всегда был рядом с ним и в последние годы жизни Адольфа, похоже, был единственным, кто по-настоящему любил его. Сэм был остроумным, умным и обаятельным человеком. Но даже с Сэмом Адольф был отстраненным и замкнутым, слишком замкнутым в своем личном горе и одиночестве, чтобы быть отцом. Когда Сэм женился на Маргарет Селигман, он привел свою молодую невесту жить в дом отца. У них была своя квартира на верхнем этаже, но вечернюю трапезу они всегда принимали у старого джентльмена. Там родились и выросли их четыре дочери.
Одна из внучек, Джоан Льюисон Саймон, написала автобиографический роман «Портрет отца», в котором она резко отзывается и об отце, и о деде, последний из которых, по ее словам, похож на «черепаху, стоящую на задних лапах».
Маленькие девочки ужинали с няней и гувернанткой наверху, и каждый вечер ровно в три минуты шестого, когда дворецкий убирал сервировочные тарелки, они слышали скрип и скрежет поднимающегося лифта. Затем с лязгом открывались и закрывались ворота, и шаги деда шаркали по толстому ковру в сторону столовой. Слуги напрягались и предостерегающе смотрели на девочек. «Лучшие манеры!» — шипела гувернантка, когда дедушка проходил во главу стола и доставал из жилетного кармана маленькую черную книжку. Затем он начал читать им из книги с густым акцентом, который они не могли понять. Девушки и слуги сидели в оцепенелом молчании, пока он не закончил этот ритуал. Затем он слегка кланялся, поворачивался и уходил.
Девочки восприняли это как некое благословение. Только спустя годы они узнали, что черная книга была его обручальной книгой. Каждый вечер он читал им список своих встреч на неделю.
Джоан Саймон вспоминает, как в восемнадцать лет она жила в доме на Пятой авеню и «сидела внизу, нервно ожидая вечернего свидания, на жестком деревянном стуле, придвинутом к длинному официальному столу, который в клубе был бы уставлен журналами», и услышала, к своему «ужасу», звук открывающегося лифта. Это был ее дед, он вошел в комнату и сел в другое жесткое кресло — близнец ее кресла — на расстоянии одного стола от нее, чтобы дождаться шофера, который должен был заехать за ним на ужин. Так они и сидели, «два жильца одного дома в течение восемнадцати лет», и не могли найти, что сказать друг другу. Наконец они заговорили о погоде, а потом «отшатнулись в молчании».
Еще труднее было Маргарет Селигман Льюисон, красивой и умной женщине. Джоан Саймон рассказывала о том, как неловко чувствовала себя ее мать в доме во время больших новогодних вечеринок, на которых она официально была хозяйкой, но на самом деле таковой не являлась. На девяностом году жизни — последнем — Адольф Льюисон пел и танцевал на своей новогодней вечеринке до трех часов ночи.
Неутешительный размер его наследства стал причиной многих горьких сцен. Его наследники, которые в 1930 году рассчитывали разделить между собой тридцать миллионов долларов, через восемь лет обнаружили только три миллиона. (Сегодня его потомки с некоторым сожалением говорят, что в свое время его состояние оценивалось в двести миллионов). Хотя он оставил, помимо прочего, бесценную коллекцию картин, две его внучки поссорились из-за владения телефонной стойкой в Гранд-Рапидсе.
Одна внучка, которая не жила с ним в одном доме, вспоминает о нем с добром. «Он обладал, — энергично говорит миссис Ричард Бернхард, — удивительным умением доводить дело до конца, ставя точку в любом споре. С ним можно было говорить, и ты не верил, что он тебя слушает, а потом все равно выходило». Однажды, вспоминает она, когда ее покойному мужу, партнеру компании Wertheim & Company, в конце двадцатых годов предложили особенно заманчивую новую работу в Англии, они обратились с этим вопросом к г-ну Льюисуну, патриарху семьи. Он молча выслушал все доводы молодого человека в пользу возвращения в Англию, а может быть, и не слушал. Потом вдруг поднял голову и сказал: «Ваши предки приехали в Америку, потому что это была земля обетованная». Это было все. Г-н Бернхард остался в Нью-Йорке.
В детстве, в Гамбурге, Адольф подолгу гулял в одиночестве в лесу за городом, собирая полевые цветы. Однажды он создал свой собственный маленький гербарий, который постоянно расцветал в его окне, выходящем на канал. В его огромном поместье Ардсли были разбиты сказочные сады и огромные теплицы, в которых росли растения. Он любил водить своих друзей и различных наставников на прогулки по своим садам, а иногда опускался и нежно разговаривал с цветами.
В конце своей автобиографии он делает такое призрачное заявление: «Когда я сижу здесь, в комфорте и отдыхе моего дома, диктуя время от времени эти случайные воспоминания о долгой жизни, я чувствую, что говорю не с публикой, а с любезно снисходительной компанией моих друзей... но расстояние между человеческими сердцами кажется большим, чем в прежние времена».
Так оно и было. Но он так и не понял, почему.
46. КОНЕЦ МЕЧТЫ
В начале 1930-х годов неожиданно появился некий вымышленный Варбург. Он представился Сиднеем Варбургом, или, как он сам себя назвал, Сидни Варбургом, и выступил как автор брошюры под названием «Ресурсы национал-социализма: Три разговора с Гитлером». В предисловии к этой апологии этот Варбург утверждал, что является сыном Феликса Варбурга. У Феликса было четыре сына — Фредерик, Джеральд, Пол и Эдвард, но не было Сиднея. Сидней Варбург был мистификацией. Никакой Варбург никогда не общался с Гитлером. Но один, брат Пола и Феликса, Макс, был близок к этому.
Макс Варбург, глава немецкой компании M. M. Warburg & Company, был, как говорили в семье, «не типичным Варбургом». Типичные Варбурги были смуглыми, с горящими глазами, широкими лбами и выдающимися носами. Макс же был похож на семью своей матери, Оппенгеймов, — голубые глаза, светлые волосы, маленький нос. Эти физиологические особенности важны, поскольку во времена правления Гитлера еврею часто было выгодно «не выглядеть евреем».
В молодости Макс Варбург поступил на службу в немецкую армию, выбрав нарядных гусар. Он любил свою форму и был настолько хорошим солдатом, что в качестве особого одолжения ему разрешили посещать собрания офицерского
