– Я озабочена вашей предстоящей потерей, миледи, – сказала мадам Перрерс; взгляд ее был чист и не без сочувствия.
Я ничего не могла на это ответить. Я думала сейчас только о глупой слабости короля Эдуарда, отдавшего этой женщине личные украшения жены.
– Вижу, вы уже набили золотом и драгоценными камнями не только свой кошелек, но и свои сундуки, – обличительным тоном произнесла я.
– И это далеко не все, что есть в моем кошельке и моих сундуках. – Гордыня, очень заметная сейчас, похоже, заставила ее впервые потерять бдительность. – Я купила земли и прекрасные имения. Почему бы и нет? Каждой женщине следует обеспечить свое будущее, тем более если оно неопределенное. У меня также имеются свои планы на это самое будущее, о которых вам ничего не известно. Уверяю вас, мои размышления по поводу ждущей меня впереди неопределенности были весьма плодотворными. – Она вдруг плотно сжала губы, как будто сказала лишнее. – Как я уже отмечала ранее, мы с вами, миледи, не так уж не схожи. И я советую вам поступить так же, как я.
И снова точность ее объяснения, словно стрела, выпущенная в цель рукой мастера, пронзила меня с такой болью, что я поклялась отомстить ей.
У меня также имеются свои планы на будущее, о которых вам ничего не известно.
Я поставила себе первоочередной задачей выяснить, чем мадам Перрерс занималась здесь в мое отсутствие, и, если найду что-то полезное для себя, то не премину без колебаний воспользоваться этим.
Впервые за всю свою наполненную привилегиями жизнь я ставила чьи-то желания превыше собственных. Я долго шла к этому. Концентрируясь на своих желаниях и на своем видении будущего, я слишком часто терпела неудачи, не углубляясь в истинное положение дел, что делало меня самой эгоистичной из женщин. Король Эдуард в своем стремлении укрепить верховную власть не вызывал во мне понимания и терпимости. А ведь ему было очень нелегко начинать в первые годы своего царствования, когда он, еще совсем мальчик, был полностью в руках графа Мортимера и своей лишенной материнских чувств матери. Конечно, он ценил друзей, тех, кто оставался с ним рядом. Конечно, он стремился награждать их и скорбел, когда они уходили из жизни. А я относилась к этому без всякого сочувствия.
Была еще и Филиппа, с ее болью, тревогами и изоляцией, когда Эдуард увлек себе в постель женщину из ее прислужниц. Почему ей было просто не прогнать эту женщину и тем самым разом покончить со всем этим делом? Но Филиппой овладела потребность сохранить достоинство, а также страх, что она уже потеряла его любовь. А она была для нее всем на свете. Неужели я тогда этого не знала?
Даже моя мать во всех ее стремлениях первым делом пыталась стереть все бесчестие и неясности. Прошлое своей холодной рукой заморозило ей сердце. И согревало ее только желание обеспечить детей, чтобы к ним перешла слава их отца и уважение к нему.
Теперь я и сама познала бремя горя и страхов. Первостепенную важность для меня имели нужды Неда. Ничто не должно омрачать безмятежность его сознания, если в моих силах помешать этому. Я облегчу ему путь. Отброшу в сторону все свои личные заботы. Я едва не плакала. Филиппа была бы очень удивлена произошедшими со мной переменами. Потому что я была готова даже на некоторое время позволить Алисе по-прежнему ублажать Эдуарда.
Позднее, намного позднее, когда у меня появились время и желание оглянуться назад, последующие за этими событиями годы стали представляться мне крошечными цветными картинками в моем молитвеннике. Очень яркими. Очень живыми. Насыщенными тонкими деталями и жизненной силой. И в центре каждой из них находился Нед. Мой Нед, который призвал все остававшиеся в нем силы, чтобы исполнить роль, возложенную на него отцом, ожидавшим, что его славный сын полностью справится с этим. Я все время находилась рядом с ним, подбадривала его, поддерживала, как только могла. Я бесконечно устала от слов, я была измождена постоянными муками, из-за которых буквально не видела белого света.
Некоторые из этих сохранившихся в моей памяти картинок были на удивление наполнены возобновившейся надеждой. Надеждой ложной, но все же дававшей место какому-то удовлетворению. Мы не могли постоянно печалиться все эти пять лет. И я осторожно выбирала из памяти милые сердцу живые картинки, словно драгоценные камни из своей шкатулки, чтобы внимательно рассмотреть их и порадоваться тому, чему тогда можно было радоваться.
Вот Нед председательствует в королевском совете на месте своего отца, и, обсуждая налоги и дела королевства, он в своем подходе уже гораздо более осмотрителен, чем был в Аквитании.
Нед, непринужденно держась в седле, едет на коне через восторженные толпы жителей Лондона, чтобы встретить вернувшегося в Англию брата Джона, преподнести дорогие подарки его молодой невесте, изгнаннице Констанце Кастильской, и отпраздновать с ним то, что однажды Джон станет королем Кастилии по праву своей жены.
Нед на торжествах ордена Подвязки; в своих великолепных одеждах он затмевает собой всех присутствующих там рыцарей.
Нед принимает петиции, потому что король Эдуард больше не может вспомнить имен просителей, и, опять-таки, он делает это гораздо более изящно и милостиво, чем в Бордо.
Нед стоит бок о бок с королем на открытии заседания так называемого «хорошего парламента» в 1376 году, понимая необходимость согласия с этим собранием могущественных людей страны, в руках которых находится государственная казна.
Нед гордо, под развевающимися флагами Плантагенетов, стоит у плеча своего отца на корме корабля, увозящего их на войну, чтобы выгнать французов из Ла-Рошель и восстановить репутацию и позиции Англии в Европе.
А вот Нед учит Ричарда, как правильно сидеть в седле и держать меч, – процесс становления будущего монарха, воплощаемый в жизнь руками его отца.
Но какая же из этих картинок была самой мучительной? Самой тягостной и душераздирающей? Восстановившийся Нед увлекает меня в постель и старается заставить меня забыть обо всех тех долгих днях вынужденного воздержания; он использует все свое умение, все свои продуманные ласки, однако сил его недостаточно, чтобы сделать мне еще одного ребенка.
– Моя дорогая и горячо любимая жена. Я не мог бы сделать более удачного выбора. Даже если бы передо мной парадом прошли все принцессы, собранные со всей Европы и за ее пределами.
На короткое время это вновь зажгло во мне надежду на то, что мы с ним еще долго будем вместе.
Что же касается меня, то моя репутация была выстроена заново, потому что я восстановилась, я обновилась, и вся моя дурная слава была стерта. Я снова была Джоанной, Прекрасной Девой, принцессой из рода Плантагенетов. Наши годы в Аквитании не нанесли вреда моему имиджу ни при английском дворе, ни среди народа, тем самым подтверждая справедливость старой поговорки: «С глаз долой – из сердца вон». Похоже, что моя экстравагантная расточительность там и стремление нестандартно одеваться не навредили мне здесь, в Англии, где даже те пресловутые бриллиантовые пуговицы были предметом восхищения. Улыбаясь толпе, я чувствовала искреннюю любовь народных масс. О, а улыбаться я умела хорошо. Я не могла допустить, чтобы достигнутое мной было бесславно уничтожено. Ради Неда, ради нашего Ричарда, ради себя самой.
