Носители прежнего, ортодоксально-марксистского языкового сознания не могли смириться с курсом нейролингвистической переподготовки, предложенным Бахтиным, и попытались контратаковать. Сигналом к наступлению стала статья Александра Дымшица «Монологи и диалоги», опубликованная в «Литературной газете» (1964, 11 июня). Как это ни удивительно, в поиске идеологических преступлений у Бахтина Дымшиц преуспел больше, чем поднаторевшие в этом деле рапповские критики 1920-х годов. Он обнаружил в книге Бахтина формализм, субъективизм и все признаки метафизического мышления. Поскольку две последние категории могли показаться читателям «Литературки» излишне абстрактными, Дымшиц сосредоточил свое внимание на формализме — штатном пугале для всех пребывающих в лоне официального советского литературоведения и привычном объекте для дежурных разносов и поучений. Выводы Дымшица были неутешительными и вместе с тем до боли знакомыми: «Книга Бахтина возникла в период кризиса и крушения формальной школы. В чем-то ее автор стремился уйти от формализма, но в чем-то (и притом весьма существенном) он оставался и — увы! — остался поныне на поприще формализма».
Нотка мнимого прискорбия, прозвучавшая в финале процитированного отрывка, вряд ли кого-то ввела в заблуждение относительно «миролюбивых» целей статьи, будто бы сводящейся к «дружеской» критике и размышлениям над прочитанным.
Но 1960-е годы все-таки отличались от 1920-х, а тем более 1930-х годов. Открыто Дымшица почти никто не поддержал. Наоборот, незадачливому искоренителю формалистических тенденций пришлось оправдывать и отбивать критические атаки со всех сторон. Не прошло и месяца, как в той же «Литературной газете» появилась статья И. Василевской и А. Мясникова «Разберемся по существу» (1964, 6 августа). Разделяя, по крайней мере внешне, традиционную для тех лет официальную негативную оценку формальной школы, ее авторы потратили много сил, чтобы смыть с Бахтина наклеенный Дымшицем ярлык формалиста. С этой целью ими был построен следующий силлогизм:
Формалисты не пишут хороших книг и не высказывают ценных мыслей.
Бахтин написал хорошую книгу и высказал немало правильных и ценных мыслей.
Следовательно, Бахтин не формалист.
Вслед за статьей И. Василевской и А. Мясникова «Литературная газета» (1964, 13 августа) опубликовала, условно говоря, «письмо пяти», в котором книга Бахтина также бралась под защиту. И в этой протекционистской эпистоле главный аргумент заключался в том, что нельзя примирить высокую оценку исследования Бахтина, с которой Дымшиц ритуально начал свою статью, с последующим обвинением «Проблем поэтики Достоевского» в формализме. По мнению авторов письма, «эти два ряда оценок несовместимы и предстают как своего рода “незавершимый диалог”».
Нельзя не обратить внимание на противоестественный, едва ли не фантастический конгломерат составителей письма: Валентин Асмус, Владимир Ермилов, Виктор Перцов, Михаил Храпченко, Виктор Шкловский (один из немногих советских философов, пытавшихся объяснить мир, тогда как другие стремились его изменить, считая разгаданным до конца; критик, о беспринципности, продажности и брутальном характере которого ходили легенды; специалист по творчеству самого нелюбимого бахтинского поэта, Владимира Маяковского; замполит советского литературоведения; основатель ОПОЯЗа).
Напечатанный вместе с этим письмом ответ Дымшица И. Василевской и А. Мясникову («Восхваление или критика?») завершил дискуссию о книге Бахтина на страницах «Литературной газеты». Понимая, что войну на два фронта ему не выиграть (тем более что некоторые из соавторов «письма пяти» могли рассматриваться Дымшицем как потенциальные союзники; они же выступили в роли «пятой колонны»), Дымшиц просто повторил свои основные выпады, «присыпав» их казуистическими рассуждениями о точности цитирования.
Пробивая в печать «Проблемы поэтики Достоевского», Кожинов не забывал и о диссертации, посвященной творчеству Рабле. Пользуясь обкатанной методикой, он организовал очередное письмо «негодующей общественности». Под названием «Книга, нужная людям» оно еще 23 июня 1962 года было опубликовано все в той же «Литературной газете». В нем содержался призыв «к руководству Государственного издательства художественной литературы… принять меры для скорейшего издания книги М. М. Бахтина “Ф. Рабле в истории реализма”». Исходил этот призыв от людей достаточно авторитетных: переводчика «Гаргантюа и Пантагрюэля» Николая Любимова, академика Виктора Виноградова и Константина Федина.
ГИХЛ внял сигналу от столь почтенного триумвирата и принял монографию Бахтина в производство. Процесс переформатирования диссертации под требования книжного формата растянулся, правда, на длительное время. Виной тому были не козни злобных консерваторов (хотя не обошлось и без них), а причины совершенно прозаического порядка: перегрузка издательских планов, необходимость стилистической правки, учет новейших достижений в области раблезистики, внесение нового материала и т. д. О главном же препятствии Бахтин проговорился в письме к чете Кожиновых от 22 ноября 1963 года: «Моя работа над “Рабле” идет очень вяло: плохо поступают книги из библиотек, да и надоело возиться со старыми работами» (выделено нами. — А. К.).
Тем не менее все трудности оказались благополучно преодолены. В самом конце 1965 года экземпляры «Творчества Франсуа Рабле…» сошли с типографского станка, а уже в начале следующего, 1966 года появились на прилавках книжных магазинов, откуда, в свою очередь, стараниями поклонников Бахтина очень быстро исчезли.
Преграды, которые жизненные обстоятельства так долго сооружали на пути бахтинских текстов к читателю, стали рушиться без какой-либо надежды на восстановление. Это стало окончательно ясно, когда работы Бахтина начали издавать за рубежом. Их превращение в доходную статью литературоведческого экспорта впервые было засвидетельствовано в Югославии, где в 1967 году в переводе на сербскохорватский язык опубликовали «Проблемы поэтики Достоевского». В 1968 году эта книга вышла в Японии и Италии, в 1970-м — во Франции, Румынии, Швейцарии и Польше, в 1971-м — в Западной Германии и Чехословакии, в 1973-м — в США.
Не менее триумфальным было и шествие по миру «Творчества Франсуа Рабле…». В 1968 году бахтинскую «библию» карнавальной культуры выпускает издательство Массачусетского технологического института — одного из самых престижных учебных заведений не только США, но и всего мира. В 1970 году ее печатают во Франции. Еще через год в том же Массачусетсе она выходит уже вторым изданием. В 1974-м появляется перевод на испанский, в 1975-м — на чешский и польский языки.
Этот невиданный «экспортный» успех, который, наверное, никто из советских и российских ученых-гуманитариев так и не смог повторить, Бахтин воспринимал очень спокойно. Редактор «Творчества Франсуа Рабле…» Сарра Лейбович в этой связи вспоминала: «Однажды я спросила М. М., что это за книги в однотипных обложках стоят у него рядком на книжной полке. Узнав, что это всё зарубежные издания его работ, я восторженно воскликнула что-то вроде “как это, должно быть, Вам приятно!”. На что он с грустью ответил: “Да-а, конечно, но какое теперь это имеет для меня значение…”».
На родине, кстати, книги Бахтина печатались не такими ударными темпами. Несмотря на их востребованность, при жизни ученого только «Проблемы поэтики Достоевского» удостоились еще одного издания, выпущенного «Художественной литературой» в 1972 году. Видеть в этом какую-то недоброжелательность хозяев книжного сегмента социалистической экономики не стоит. Решающую роль в замедлении ритма бахтинских переизданий сыграл ее плановый характер, при котором каждый книгоиздательский цикл требовал назойливого бюрократического сопровождения, растягивающегося как минимум на несколько лет.
