Сердце в пепел упало и пену И, как листья, устало застыло, Как осенние листья, застыло. Год назад год пошел отреченный! В октябре бесконечно уныло Я стоял здесь у края могилы! Ночь Ночей над землей наступила — Ах! зачем — и забыв — не забыл я: Тою ночью темны, вдохновенны Стали чащи, озера, могилы И звучали над чащей священной Завывания духов могилы! Мы, стеная, — она, я — вскричали: «Ах, возможно ль, что духи могил — Милосердные духи могил — От влеченьем от нашей печали И несчастья, что склеп затаил, — Страшной тайны, что склеп затаил, — К нам на небо Астарту призвали Из созвездия адских светил — Из греховной, губительной дали, С небосвода подземных светил?»
Увы, даже великолепный перевод В. Топорова не дает полного представления об удивительной мелодике и образности шедевра. Только те, для кого родной язык — английский, и способны в полной мере насладиться волшебной музыкой этих строк!
Разумеется, поэт рассчитывал на успех не меньший, нежели тот, что выпал на долю «Ворона». Но… Нельзя сказать, что никто не заметил появления «Улялюм». Конечно, заметили. Его читали, обсуждали, хвалили. Возможно, восхищались. Но того резонанса, что вызвал «Ворон», и в помине не случилось.
В чем же дело? Возможно, этот вопрос задавал себе и поэт. Трудно вообразить его ответ (или ответы). Но с дистанции времени многое становится понятнее и виднее. Во-первых, «Улялюм» по ритмике, по образности значительно сложнее «Ворона». «Ворон» был понятен. Он был проще, «демократичнее». Его читали и понимали все. А во-вторых, время. Для стихотворения оно оказалось неудачным. Шла война. Все мысли и чаяния нации были устремлены к Мексике, к тем драматическим событиям, которые там разворачивались. К тому же «Америкэн ревью» был политическим журналом. Сражения, что выигрывали американские генералы, были не только военными схватками, но и политическими баталиями, которые в преддверии грядущих президентских выборов вели между собой виги (журнал был их органом) и демократы. Соответственно, аудитория журнала поменялась. Если в январе 1845 года его с удовольствием читали и «литературные дамы», то теперь основную аудиторию составляли политизированные мужчины. Едва ли «странные» поэтические образы могли тронуть их сердца.
То, что поэт стремился повторить успех «Ворона», не укрылось и от современников. Н. Уиллис, которому По сразу после выхода журнала со стихотворением выслал рукописную копию, заметил: «Все очень просто. Он пытается спровоцировать точно такое же возбуждение, какое в свое время произвел „Ворон“»[367].
Насколько можно судить по переписке, неудача «Улялюм» не обескуражила поэта. К тому времени он был увлечен совершенно иным текстом — книгой, которая, как он был убежден, должна произвести революцию, совершить настоящий переворот в представлениях человечества о природе вселенной. Это была «Эврика».
Вообще «Эврика», конечно, одна из неразгаданных до сих пор загадок По. Прежде всего, совершенно не ясно, что это. Поэма? Философский трактат? Естественно-научное сочинение? Сам автор предпочитал называть свою книгу поэмой. Исследователи склонны «повышать планку» и настаивают на том, что это одновременно и философский, и естественно-научный труд. Впрочем, данное утверждение совсем не противоречит представлениям Эдгара По (да и других романтиков) о роли поэта и о могуществе творческого сознания. Сам автор в преамбуле к сочинению декларировал намерение говорить о предметах «физических, метафизических и математических — о Вещественной и Духовной вселенной: о ее Сущности, ее Происхождении, ее Сотворении, ее Настоящем состоянии и о ее Грядущем». Совсем не скромно. Но скромностью поэт никогда и не отличался. Тем более что поэма действительно содержала все, о чем говорил ее автор.
Ю. В. Ковалев характеризовал «Эврику» как «творение безумное, фантастическое, гениальное и совершенно невероятное». И добавлял: «Когда-нибудь оно попадется на глаза историкам науки и о нем будут написаны специальные исследования. Да и философам будет над чем задуматься». Литературовед так характеризовал этот труд:
«Эдгар По создал картину конечной, безграничной, динамической, пульсирующей вселенной. Опираясь на данные современной ему астрономии и удивительную интуицию, он разработал космогоническую теорию, которая в основных чертах (включая идею „космического яйца“ и „большого взрыва“) предвосхищает представления о происхождении вселенной, созданные наукой середины XX столетия, вооруженной теоретическими идеями Римана, Эйнштейна, Фридмана, Гамова, мощным арсеналом современной наблюдательной техники и достижениями радиоастрономии.
