Книга Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

Дожила дряхлеющая столица до таких времён, какие уж лучше с того света наблюдать. Даже то, что сидевшие в стольном граде князья упорно прозывались в народе не киевскими — как во времена стародавние, — а по городу из которого явились: галицкий, черниговский. Ныне же — переяславский. Уж куда позорнее, чем быть под пятой у князька из города, который уж то, что не деревня, — и то хорошо.

— Поутру один князь киевский, а ввечеру уж другой пыжится-вышагивает. Потому и величают по старому чину, — куражились вездесущие скоморохи.

— Коль так пойдёт, доживём до тех времён, когда будут нами править уж и вовсе из Пронска, где три двора да боярин в шкуре сомовьей, аль из Москвы какой... — сетовали острые на язык киевляне, не успевающие запомнить в лицо переменчивых своих князей.

— Из Москвы — это да, — ухмылялись.

На Ярославовых гридней и тиунов поглядывали даже без привычной вековой ненависти к суздальцам — устали. Что черниговцы, что эти — один черт. Однако, как бы там ни было, а суздальцу в Киеве — как лисе в курятнике. Куры — вот они, но и псы того гляди...

Сидел Ярослав в Киеве, как на еже, и досидел-таки до долгожданных вестей. Слава те Господи... дождался.

Остался бы Ярослав в Киеве до Батыева прихода — открыл бы ворота подошедшим войскам тайного союзника, ожидало бы столицу лёгкое бремя Ростова, но он пожадничал. Узнав о гибели на Сити надоевшего братца и о том, что монголы, сделав главное (расправившись с его соперником), ушли, он покинул поседевшую Мать Городов Русских, которую от дряхлости и хворости не спасали уже и белила соборов и стен. Там, в Залесье, его ждали дела поважнее: упавшую власть поднимать, землю делить. Не обманул Батый — даже сторожи своей не оставил, не говоря об отрядах и наместниках.

Новым хозяином въехал Ярослав в стольный град и стал величественно делить бескровно завоёванную добычу. «И бысть радость велика христианам, и их избавил Бог от великыя татар». А главное — от неудобного старшего брата. Остальные братья изъявили поспешную покорность. Посадил Ярослав одного из них в Суздаль, куда уже успело возвратиться население, прятавшееся в лесах, другого — в Стародуб.

В самом же Владимире оставалось много сторонников и бывших слуг Георгия, и с этим нужно было считаться. Осторожный Ярослав не стал сводить счёты. Привезённые с Сити Георгиевы мощи можно было использовать хитрее, а заодно достойнее и богоугоднее. Их торжественно возложили в уцелевшей (как большинство соборов) церкви Богородицы на Клязьме. Ярослав дальновидно объявил Георгия мучеником за веру.

Задираться было не время. Летом предстояла большая война с черниговцами и галичанами за великое киевское княжение, которое обещал ему Бату. Но была ещё и Литва, от ударов которой предстояло себя заблаговременно обезопасить.

В то самое время, когда Гуюк ломал свои зубы под Козельском, Ярослав нанёс упреждающий удар по Литве. Оттуда вернулся, гоня перед собой вереницы крепкокостных понурых лесовиков. Теперь можно было не опасаться летних набегов и вплотную заняться своими южными врагами.

К сыну Александру в Новгород он со вторым своим любимым чадом, Андреем, отправил освободившихся воинов. Пусть мальчики повоюют, пусть руку набьют в стычках с датчанами и немцами, пусть славу добудут и столь важное благорасположение новгородцев.

Для Ярослава всё складывалось как нельзя удачно.

А как же Киев? Был бы мёд, а уж мух нальнёт. Узнав, что Ярослав увёл из столицы свои дружины, в город нагрянул Михаил Черниговский — не столько владеть, сколько мстить. И было за что.

Сколько раз Ольговичи пытались втолковать непонятливым киевлянам, что и «младеню сущему» понятно: именно их родовое «Святославово» древо самим Господом в киевскую почву посажено... Опять же и знамения про это... Куда уж яснее? Однако непонятливые жители строптивого града разорвали на кусочки Михайлова дальнего предтечу — «смиренного аки горлица» Игоря Ольговича. За что? А просто так. «Ольговичей не хотим», — сказали, а почему — не объяснили. Нам, мол, самими решать.

Но сказано в Писании: «Стучите — и откроется». И Ольговичи стучали упорно.

Участвовали в достопамятном разоре, учинённом Андреем Боголюбским, когда впервые со столицей обошлись как с чужеземным градом. Драли тогда с соборных стен иконы цареградского письма, как Прометееву печень Зевесов орёл.

Не запамятовали горожане и другое веселье — то, что учинили черниговцы в одной запряжке с Рюриком Ростиславичем и половцами.

Да и сам Михаил был князем богобоязненным. За это и причислен потомками к лику святых — на ниве убеждения заблудших киевлян постарался не хуже великих предков своих. Всего несколько лет назад грабил Михаил стольный город. Да не сам по себе, а загребущими десницами своего союзника — северского князя Изяслава Владимировича.

Так или иначе, но накопилось приятных воспоминаний у обеих сторон выше шапки любого мономаха.

Как назло, именно в это время явился под стены Киева хан Мунке. Постоял на левобережье Днепра и направил послов с требованием покориться.

Михаил, увидев монголов, понял, что надо уходить. Однако упустить такой случай отомстить городу, который столько его обижал и «предавал», он не мог. Многие нравы монголов были уже известны на Руси — и то, что бывает с городами, когда там убивают послов, тоже было известно.

Что ж, рассудил Михаил, не нам, так и не вам. Послы были перебиты его людьми с роскошным злорадством, а досада от потери стола стала заметно меньше. Теперь-то он посчитался с Киевом, которому теперь-то нет спасения, теперь Киев — «злой город».

Говорили, монголы не трогают священников. Что ж, если тут в живых останутся одни священники, надо, чтоб были они его, Михаила, священниками. Как ни крути, но после «пленения» латынами Константинополя для всех столица православия, увы, здесь, в Киеве. Так Михаил оставил в отмеченном смертью городе своего митрополита Петра Акеровича, а сам подался в Венгрию, надеясь сосватать сына своего за дочь короля Белы. Глядишь, венгры помогут отвоевать Киев.

Но и тут не сложилось. Вернулся из Галича князь Даниил и первым делом вышвырнул Акеровича со всей его благословенной братией.

Разобиженный ставленник Михаила отправился в Лион — просить у Папы помощи против татар, хотя в его судьбе были виноваты совсем не татары. Само это решение являлось вопиющей изменой «русскому делу» — любой договор с главным врагом православия был в глазах киевлян договором с Дьяволом.

С вокняжением в Киеве Даниила рухнула в одночасье задумка Бату опереться на киевлян против Чернигова и Галича. Но и Данило не усидел тут долго — сбежал к королю Беле, а Киев оставил на попечение своего воеводы Дмитра. По чести говоря, отдал город на растерзание.

Даниил тоже знал: после того как Михаил в прошлом году убил монгольских послов, самый важный на Руси стол словно пропитан ядом.