ма!
Обнявшись, мать и сын заглянули друг другу в глаза — небольшие, синие, ясные, которые на наших островах передаются из поколения в поколение, так же как передаются круглые головы, полные щеки, жизнерадостность, крепкая вера, некоторое тугодумие и ограниченный запас слов… Мать, Луца, казалась старшей сестрой Юреты, старше лет на десять, не больше! У обоих был одинаковый курносый нос, небольшой закругленный подбородок, белые с румянцем щеки.
Посыпались вопросы и ответы, которые начинались с «а», как всегда, когда островитяне бывают взволнованы.
— А как ты, ма?
— А хорошо, Юрета, как ты?
— А хорошо! А па?
— А хорошо и па!
— А Миш?
— А хорошо и Миш!
Тут мать слегка нахмурилась, взяла самый большой трехногий стул со спинкой и подтащила его к огню. Сын уселся и принялся свертывать цигарку, а мать — чистить в корыте рыбешку.
Луца низко склонилась над корытом, и, когда заговорила снова, ее голос прерывался, словно от усталости.
— А писал, что приедешь… еще… дней десять назад.
— А верно! Обманул я вас!..
— А ты ездил вокруг всего света?
— А нет, но далеко, в Америку.
— Видел много стран?
— Много!
— И черных людей?
— И желтых!.. А что, урожай винограда хорош?
— А нет! Град побил! Набрали всего тридцать барилов вина да шесть масла!
После третьей паузы Юрета, понизив голос, спросил:
— А что нового?
Мать не ответила, и он добавил:
— А что Марица?
— А ничего хорошего! — ответила шепотом женщина. Юрета вскочил с криком:
— О владычица ангелов! Что такое?
— А ничего хорошего, ничего, ничего! — твердила женщина, покачивая головой, потом выпрямилась и глубоко вздохнула.
— Ради мук Христа, что с ней? Больна?
— Была!
— Ах… Она… умерла?
— Да!
Юрета упал на стул. Позеленев, он несколько мгновений тупо смотрел на мать, потом еле слышно произнес:
— Это правда, ма?
— Да! — подтвердила она и утерла рукавом глаза.
Юноша долго рыдал, вскрикивая: «Ма, ма!» Наконец он спросил:
— А что было, ради ран Иисуса?
— А чирей! На руке чирей вскочил! Старый Матия повел ее в город к доктору, и тот сразу сказал: «Худо». Потом позвали шептуху, и она тоже сразу сказала: «Худо». Потом Матия по обету пошел босой к Пречистой! И ничего не помогло! Завтра восемь дней, как ее красота да молодость в благословенной земле тлеют.
— Ой!.. А ты, ма, ходила к поварете?[44]
— Бог с тобою, несчастное дитя! Кроме меня, никто не знает, что ты избрал ее, а она, поварета, даже и не догадывалась.
— Ой! — вскрикнул Юрета и закрыл лицо руками. — Ой! Поварета моя и не знала, что я ей всю душу отдал, а я в море только о ней и думал. Вчера в городе купил ей кольцо, обручальное, на вот!
Поднявшись, он извлек из кармана коробочку с золотым кольцом и подал матери.
И снова сел, причитая:
— Ой, ма, я умру!
Луца опустила кольцо в глубокий карман своей юбки и сказала:
— Ты что, христианин или нехристь какой? Против бога идешь, что ли? Перестань, сейчас наши придут! Сраму не оберешься, ежели узнают, почему плачешь, ведь ты же ее не сватал, и никто не знает, что ты задумал жениться на ней, когда со службы вернешься! Помолись за ее душу и ступай!
Она взяла кувшин с водой и полила ему. Юрета сполоснул руки, глаза и ушел понурый вместе с сестренкой по тому же пути, по какому шел сюда.
Гавань была забита гаетами, ее оглашали крики толпы и рев ослов. Ведь каждая крапанская гаета (барка, что берет тонну и больше, с крытой носовой частью) везет на крыше осла, нагруженного дровами.
Сердце Юреты сжалось, когда в первом ряду он увидел Марицыного отца, Матию Танфара, в черной капице и двух его дочерей в черных платках. Сердце заныло еще сильней, когда одна из сестер, узнав его, воскликнула:
— Глядь-ка, матрос! Да ведь это Юрета тетки Луцы!
Это говорила Пава, средняя дочь Танфары, очень похожая на Марицу.
Люди стаскивали на берег ослов, и поэтому на Юрету мало кто обратил внимание, а он, окинув беглым взглядом всех Лукешичей, Яранов, Танфаров, Пребандов и Юрагов, их жен и детей, едва сдерживался, чтобы в голос не разрыдаться: «Где ты, прекрасный цветок крапанский, Марица Танфарова! Ах, когда услышу я из сада твой серебристый голосок, увижу твой стан, очи твои черные, белое твое личико!»
Марко Лукешич привязывал барку, когда сын остановился у него за спиной. Отец, сухой, крепкий сорокапятилетний мужчина, тянул за недоуздок осла Рижана, а Миш толкал его сзади. Йойи тщетно твердила: «Юрета приехал, вот он!» Но пока Рижан с поклажей не спрыгнул на берег, они даже не обернулись. Наконец Миш, живой шестнадцатилетний паренек, обнял брата, а Марко пожал сыну руку, сказав:
— Э, вот, ей-богу, нежданный гость! А как ты?
— А хорошо, па! — ответил Юрета. — А Миш растет?
— А как сорная трава!.. — заметил отец и зажженной спичкой осветил сперва Юретино лицо, а затем раскурил трубочку. Выпустив несколько клубов дыма, он положил руку на плечо Юреты и спросил:
— А ты, видно, здорово помучился?
— А почему, па?
— А потому, что очень бледный — и глаза красные! А мне Юрага сказывал, он за шесть недель до тебя из флота прибыл, будто ты здоров.
— Да мне что-то со вчерашнего дня нездоровится.
Мимо двинулись крестьяне; даже в темноте морская форма привлекала взоры. Слышались возгласы:
— А неужто
