Анархизм сегодняшний отличен от того, давнего, с которого, кстати, мы начинали.
— Сергей, не забывай обычаев гостеприимства, — вмешалась Фанни. — Не успели встретиться — потасовку затеяли.
— Ничего, ничего, Фанни Марковна, — сказал Кропоткин, беря хозяйку за руку. — Кто кого лупит, тот того любит. Не так ли, Сергей? — Улыбнулся. — Ну ладно, давайте чай пить. А об этом в другой раз. — И он направился к столу.
XI
Где и когда они встретились впервые? В повседневной суете, чередовании лекций, выступлений можно и не заметить, как в твоем окружении вдруг появился новый человек. Да еще какой человек — женщина! Она тихая, нежная, как подснежник, мила, деликатна. И глаза глубокие, доверчивые, любящие...
— Фаничка, — говорит жене Сергей Михайлович, — не припоминаешь ли ты мисс Этель? У нее еще такая смешноватая фамилия — Буль... Где я с нею мог встречаться?
— Это, видимо, та милая англичанка, которую представляла тебе Шарлотта Вильсон. После лекции у фабиан... Она с таким восхищением на тебя смотрела — словно молилась.
— А почему бы и нет? Почему бы какой-нибудь англичанке не влюбиться в меня? — улыбнулся Сергей. — Или я дурен собою? — Остановился у зеркала, всматривался, приглаживал буйную шевелюру:
— Эге-е! Куда уж тебе до англичанок! — Оставила шитье, подошла к мужу. — Ссутулился от сиденья, морщин прибавилось...
— Ну, это еще не беда. Главное — духом не падать, — продолжал в том же тоне Сергей.
— Костюм давно пора сменить...
— Вот это уязвимое место.
Обнял жену и так стоял несколько мгновений в раздумье.
— А почему ты вдруг о ней вспомнил? — спросила Фанни.
— Об Этель? Да, понимаешь, она хочет встретиться. Вот открытка, ты, видно, не обратила на нее внимания. Спрашивает, когда можно зайти. Что-то, видимо, важное... Я, пожалуй, отвечу ей.
Понедельник, 22 декабря:
«Дорогая мисс Буль.
Я очень буду рад познакомиться с Вами и быть Вам полезным. Ближайший четверг вполне меня устраивает... буду ждать Вас около 4 часов пополудни.
Искренне Ваш Степняк.
P. S. Ближайшая станция — Сент‑Джон‑Вуд род — 5 минут, от Бекер-стрит — 12 минут».
Она пришла, как условились, в четыре пополудни. Переступила порог, поздоровалась и остановилась в нерешительности. Легонькое черное пальтецо с узеньким меховым воротничком, вязаная шерстяная шапочка, тоже черная, перчатки... и полные тревоги, интереса большие глаза.
— Проходите, пожалуйста, — пригласил по-английски Степняк, едва уловимая улыбка скользнула по его лицу и погасла в буйных зарослях бороды; подошел, взял гостью за руку и, как школьницу, провел в глубину комнаты, помог снять пальто.
В платьице, плотно облегавшем ее стройную фигуру, тоненькая, бледная, с нежными чертами лица, с выделявшимися голубыми, слегка притемненными комнатной сумеречностью глазами, она была очень похожа на гимназистку.
— Прошу извинить за хлопоты, — проговорила она удивительно уверенно и спокойно, — но когда я узнала, что вы здесь... — Волнение все же прорвалось наружу, и девушка упустила нить, на которую нанизывала слова; однако это продолжалось недолго, мгновение, Этель тут же овладела собой. — Я прочитала вашу книгу «Подпольная Россия», слежу за всем, что вы печатаете в английских журналах и газетах...
— Да вы садитесь, садитесь, — по-матерински взяла девушку за плечи Фанни. Она не знала английского, но гостья ее поняла, села на краешек стула.
— Мы с вами даже не успели познакомиться, — сказал Степняк.
— Я несколько раз слушала ваши лекции, все поджидала случая познакомиться. Потом попросила госпожу Вильсон.
— Все получилось хорошо, — сказал с улыбкой Степняк. — Мы рады вашему приходу, рады, что можем побеседовать с вами.
Приветливость, с которой ее встретили, успокоила Этель. Переведя дыхание, она села поудобнее.
— Сергейко, — отозвалась Фанни, — может, наша гостья замерзла, на улице ведь холодно. Спроси, пожалуйста.
Этель в ответ улыбнулась, отрицательно покачала головой.
— Миссис Степняк говорит только по-русски? — спросила гостья и, получив утвердительный ответ, добавила: — Прекрасно! Я так мечтаю изучить ваш язык. Миссис поможет мне в этом, правда?
Сергей Михайлович невольно превращался в переводчика, эта роль, этот разговор все более нравились ему — он давно истосковался по непосредственности, искренности, а в ней, в этой милой англичанке, искренность и непосредственность прямо льются через край.
— Зачем вам изучать такой трудный язык? — спросил гостью.
— То, что вы пишете о своей стране, неимоверно. Я хочу поехать туда, увидеть все собственными глазами... Мой отец математик, член Королевского общества и почетный член Кембриджского философского товарищества Джорж Буль... Но он умер, когда мне было восемь месяцев... Нас осталось у матери пятеро дочерей. Из Корка — это в Ирландии, где отец преподавал в колледже королевы, — мы переехали в Лондон. Мама давала уроки математики, и все же у нас всегда не хватало денег. — Этель умолкла, и Сергей Михайлович, видя ее волнение, предупредительно сказал: «Не надо, дорогая Этель, продолжать, как-нибудь в другой раз докончите», — однако девушка категорически покачала головой и продолжала: — Я хотела учиться... Все мы хотели учиться... Музыка была для меня всем. Когда у мамы появлялось немного денег, она нанимала мне учителя музыки... В восемнадцать лет я окончила школу, старшие сестры уже сами зарабатывали, нам стало легче. На семейном совете было решено, что я поступаю в Берлинскую консерваторию. Три года консерватории, но болезнь помешала — мне сводило руки. Потом немного странствий — Шварцвальд, Люцерн и Париж...
Фанни принесла шарф, накинула девушке на плечи. Этель начала возражать, но Сергей Михайлович уговорил ее: мол, в комнате прохладно, а одета она легко.
— Мы с вами ходили почти одними дорожками, дорогая Этель, — заметил он. — Мы тоже были в то время в Париже. А еще ранее — в Швейцарии, там наша эмигрантская колония.
— Тогда я еще не знала, какое оно, ваше отечество, мистер Степняк, что такое нигилизм. Все это дал мне Париж. Там закончилась моя юность. Врачи запретили мне заниматься музыкой. Представляете мое состояние, мои чувства? Я не находила себе места, я готова была покончить с собой. Целыми днями я блуждала по улицам гигантского города — одинокая, заброшенная, разбитая.
