и добиться своего. И даже, если подумать, смогла обмануть Оливию, которая, очевидно, специально заманила Элизу в ловушку, рассчитывая на её слабость.
Сейчас её почти не беспокоило вчерашнее отстранение Персиваля и его ночные похождения. Почти не волновало, что Аллек несколько часов назад оставил её и покинул остров. Почти не донимало скребущее, царапающее ощущение в горле, готовое вылиться наружу приступом кашля. Почти не пугала возможная скорая смерть.
Ей казалось, что мир вокруг не засыпает, укутанный вступающей в свои права зимой. Не тонет в пучине отчаяния, готовясь к войне, охваченный жгучим и обессиливающим страхом. Но расправляет плечи, намереваясь дать отпор врагу, готовый сражаться, пользуясь накопленными за лето силами.
И ей казалось, что жизнь её только начинается. Что она ещё сможет убедить Летицию Виндр, символизирующую в её голове всю аристократию, в своей полезности. Сможет доказать Персивалю и Аллеку, что помочь городу можно не только с помощью армии и кровопролитных битв. И сможет продемонстрировать Иль’Пхору, что она заслуживает спасения.
Нужно было только не останавливаться на полпути.
Очень скоро Элизу увидела больницу — сама не заметила, как прошла сквозь четыре крупных квартала. Подошла к выпирающему на тротуар забору из грязно-серого камня, из-за которого и само здание за ним казалось пустым, неухоженным и будто спрятанным от людских глаз. Больницу не красило даже ярко светившее солнце — лишь заметнее становились места, где обветшала черепичная крыша, где облупилась краска и где стены были исписаны красным грифелем, а затем наспех закрашены побелкой.
Элиза прошла в ворота, спустилась по петляющей между низких и ветвистых деревьев тропинке к крыльцу. Дверь перед ней была зазывающе приоткрыта, так что не осталось даже возможности задуматься, допустить предательскую мысль: действительно ли ей хочется заходить внутрь.
И всё же эта мысль проскользнула где-то на задворках сознания, заставив Элизу замешкаться. На мгновение, после которого она переступила порог.
Перед ней открылось просторное приёмное помещение с криво расставленными замызганными пустыми койками. Сверху вниз бил свет — белый, болезненно-яркий и мертвенно-холодный. Едко пахло моющими средствами и удушливыми травами. Из-за чего всё казалось пугающим, ненастоящим, словно кто-то тщательно постарался, вымывая из этого помещения любые признаки наличия жизни. Или смерти. И Элизе захотелось попятиться назад, и она почувствовала, как мурашки забегали по голым рукам.
Здесь никого не было. Она подозревала, что не найдёт Оливию — наверняка, та уже давно забыла об их встрече, посчитав свою задачу выполненной. Но людей не было вовсе. Лишь слабые, приглушённые голоса, похожие на стоны, доносившиеся со второго этажа, куда вела лестница из тёмного дерева.
Элиза сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь набраться уверенности и справиться с желанием уйти и вернуться на следующий день. От них заскребло горло и засвербело в груди, и она потянулась к флакону снадобья в кармане платья, но в этот момент где-то за её спиной, со стороны дороги, раздался грохот подъезжающей повозки, глухой удар с силой закрывшейся двери, возня, а потом...
Истошный, дикий женский вопль продрал до самых костей. Он был почти не человеческим. Напоминающим скорее треск рвущейся ткани и вой зверя, сотканные вместе. Он заставил Элизу съёжиться, сжаться на пороге, обхватив себя руками. А затем повторился ещё раз, глубже вгрызаясь под кожу, и она едва не побежала прочь.
Может быть, и сделала бы это, если бы на дорожке — единственном пути к бегству — не появился силуэт.
В вечернем полумраке тень, вышедшая из-за густого кустарника, показалась ей низкой, сгорбленной и омерзительно огромной. И лишь несколько раз моргнув, Элиза поняла, что это не один человек, а две женщины в серых халатах, которые вдвоём что-то несут. Это «что-то» вновь издало ревущий, истошный крик. Задёргалось. И Элиза определила человека — ещё одну женщину, лежащую на спине на тканевых носилках с деревянными ручками.
— Быстро! С дороги! — каркнула на неё женщина идущая первой. Лицо её было морщинистым, напряжённым от тяжести и красным. Волосы, серо-жёлтые с седыми плешами закрывали лоб. Она толкнула замешкавшуюся Элизу локтем в плечо настолько сильно, что Элиза чуть не упала. А затем вместе со второй девушкой, моложе, зашла внутрь, и Элиза увидела на плечах их халатов вязь монограммы сестёр милосердия.
Женщина на носилках закричала снова, ещё более жутко и истошно. Несмотря на бронзовую кожу островитянки, лицо её было белым, словно мел. Короткие тёмные волосы, словно обычно она носила парик, стояли торчком, а по вискам тянулись грязные струйки пота. Она быстро и отрывисто дышала, скручиваясь и ворочаясь на носилках, теребила руками, заламывая пальцы, а затем вдруг резко выгнулась дугой, будто её надутый живот тянул её к потолку, и расставила скрюченные пальцы в стороны.
Молодая сестра — у неё были чёрные волосы, стянутые в тугой пучок на затылке, и худое лицо с впалыми щеками — не удержала одну ручку носилок, и женщина в них упала прямо на голову, взвыв ещё громче. И только теперь Элиза различила в её стенаниях очертания слов:
— Он убивает меня! Проклятый выродок убивает меня, сукины дети!
— Бездна, держи крепче! — крикнула старшая сестра своей помощнице, которая теперь пыталась вновь поднять носилки. Наконец ей удалось, и они смогли переложить женщину на ближайшую узкую койку. Их пациентка снова изогнулась и вдруг укусила младшую сестру, а когда та отдёрнулась, ойкнув и потирая запястье, заорала вновь:
— Вырежьте его! Убейте грёбанного ублюдка! Убейте его, пока он не убил меня!
Выкрикнув это, она снова согнулась, принялась извиваться, едва не рухнув с койки, и Элиза увидела, что подол её платья весь в густой липкой крови. Хлопок пропитался ей настолько сильно, что ярко-красная жидкость, напоминающая гранатовый сок, капала на пол.
— Где, мать её, Хильди? — взревела старшая сестра, стряхнув рукой, которая тоже была в крови, прядь волос с лица. — Вдвоём не удержим!
— Отпросилась ещё утром, — выдохнула молодая и темноволосая, прекратив растирать запястье и пытаясь теперь удержать ноги пациентки. На запястье Элиза увидела кровоподтёк.
— Я справлюсь! — Старшая сестра оттолкнула помощницу. — Тащи успокоительное, Бонни! А ещё горячую воду и тряпки — все, что сможешь найти! И... Проклятье, приведи сюда Цинта! И, я надеюсь, сегодня этот ублюдок готов оперировать!
Молодая сестра, которую старшая назвала Бонни, коротко кивнула и бросилась бежать, а оставшаяся вдруг перевела взгляд тусклых, серых глаз на Элизу.
— Ты! — бросила она. — Держи здесь! И быстрее, бездна!
Элиза была уверена, что не сможет двинуться, даже если пол под ней разверзнется
