жизнь. Но его беспокоило не собственное здоровье, потому что сказал:
— Мне трудно представить себя в самом плохом физическом состоянии, но не могу не думать, что случится с моим царством после меня? И с друзьями, которые заверяли меня в своей любви, с народами, которые давали клятвы на верность мне. На какие цели пойдут мои сокровища, что я собирал все годы?
Мидий непроизвольно вздохнул и начал издалека:
— Ты осведомлён лучше меня, что ни простые смертные, ни могущественные цари, как ни велико их желание, власть и богатство, ничего не забирали с собой. Всё остаётся тем, кто идёт вслед за ними. Но что облегчает людям земное существование, так это незнание времени, когда произойдёт их встреча с Аидом.
— Я знаю, — вдруг произнёс Александр. — Но, ты прав, лучше бы не знать.
Мидий понял, что от него требуется поддержка. Посмотрел Александру в глаза и сказал обнадёживающе:
— Тебе нечего беспокоиться. Ты мужественный воин, справедливый царь. Тебя любит армия. Ни один враг не устоял перед твоим напором; и болезнь тоже отступит.
После ухода Мидия настроение у царя не улучшилось. Неужели тринадцать лет непрерывных походов и сражений, преодоления невероятных трудностей и лишений напрасны? Страшно подумать, но ни одно мгновение он не мог насладиться результатами побед за это время. Обладая всеобъемлющей властью, добытой жестоким воинским трудом, он не испытал наслаждения, как не получал удовольствия от колоссальных богатств в сокровищницах… А вдруг безжалостный бог смерти Танатос действительно явится сегодня? Неужели Нектанаб из сновидения прав и жить осталось, всего ничего? Ведь ему исполняется тридцать три года, треть из которых он потратил на поиски славы…
Может быть, прав Диоген, когда говорил, что лучше наслаждаться жизнью здесь и сейчас, не заботясь о том, что случится завтра? Наверное, если бы он не оставил Македонию, не пришлось бы страдать от ран и болезней, жестоких военных лишений…
Александр попробовал заснуть, но перед глазами всплыла недавняя встреча с индийским мудрецом. Брахман преклонных лет оказался среди пленных мятежников. Всех казнили, остался он один. Царь разрешил ему говорить перед смертью и услышал:
— Если бы твоя жизнь закончилась сегодня у стен города, который ты сжёг, всем было бы хорошо.
— Поясни, раб.
— По твоей прихоти началась война, уже погибли сотни тысяч людей. Столько же пленённых тобой стали рабами. Убитые воины оставили жён вдовами, детей — сиротами. В сожжённых тобой городах мирные жители превратились в бездомных; они навсегда потеряли надежду на обладание счастьем. А сколько больных и раненых считают дни до своей кончины? Ответственность за всё, что произошло, лежит на тебе. Вот почему я говорю: чем раньше ты умрёшь, тем меньше будет страданий на земле.
В тот день отрезанную голову брахмана водрузили на кол, в назидание мятежникам. Но её окровавленный вид долго преследовал Александра во снах. После этой истории припомнился ещё случай…
Проходя мимо возделанных полей Мараканда, царь заметил странную цепочку небольших холмов, похожих на вырытые норы огромных сурков. Наверху одного из них, свеженасыпанного, виднелся деревянный ворот с верёвкой, опущенной в колодец. При нём суетился полуголый старик с двумя подростками. Царь заинтересовался незнакомой конструкцией, послал привести людей объясниться. Старик догадался, кто перед ним, но почему-то не поклонился, чем вызвал молчаливое недовольство Александра.
— Я единственный в Мараканде мастер по рытью подземного канала — кяриза; со мной внуки.
Царь, к своему удивлению, услышал, что поверхностной воды в этой местности не хватало, дожди редки. Как выжить людям? Приходилось рыть подземные каналы с особой системой вертикальных колодцев, куда стекаются грунтовые воды. Причём колодцы роют снизу вверх, что очень опасно, как и вообще работа под землёй; случались обвалы, гибли люди. При засушливом климате благополучно выращивать урожаи можно только благодаря тяжёлому и чрезвычайно опасному труду мастеров-кяризгенов.
— Как долго строится кяриз, например, длиной в стадий?
— Если в обычной земле, несколько лет. А если в скальном грунте, десятилетия. Я занимаюсь своим делом всю жизнь, перенял мастерство от своего отца, а отец — от своего. Я передавал свои секреты сыновьям, но ты их убил. Теперь передаю знания их сыновьям, моим внукам, чтобы не исчезло нужное людям ремесло.
— Я понял. — Александр посуровел лицом. — А теперь скажи, почему ты не поклонился мне? Я царь, а ты раб мой.
— То, что я скажу, тебе не понравится. Я рою кяризы, нахожу воду, которой орошается земля, превращая её в плодоносные поля и цветущие сады. Ты топчешь посевы на полях, сады превращаешь в пустыню. Уничтожаешь мой труд и труд моих предков. За что тебе кланяться? Нет, это ты должен поклониться мне.
Не найдя нужных слов в ответ, царь промолчал и отправился дальше. По пути, надумав, поручил одному из командиров вернуться и убить дерзкого старика. Потом надолго забыл эту встречу, пока не вспомнил почему-то сегодня…
* * *
В армии узнали о состоянии здоровья царя. Появились разговоры о невозможности похода в Аравию. Никто из полководцев не осмеливался его отменять, верили в чудесное исцеление царя. Только ветераны отважились навестить его, чтобы спросить, развеять тревогу, но увидели слабого человека и догадались — ему не подняться… Обратились к жрецам за предсказанием, а те говорили загадками: «Царь останется, где находится».
С ним случился очередной приступ: опять лихорадило; ночь метался в бреду. Утром, словно избавившись от недомогания, говорил окружившим его военачальникам о предстоящей войне с арабами и своём участии…
Александр на самом деле чувствовал себя лучше, чем до этого, и вокруг подумали, что болезнь отступила. Похожие случаи происходили с ним и раньше, но прежде они не так проявлялись. На сей раз, приободрившись, попросил приготовить прохладную ванну; слуги обтёрли шерстяной тканью, умастили, после чего он принёс жертву у домашнего алтаря, выпрашивая у Асклепия содействия в выздоровлении. Отослал слугу за Неархом, чтобы услышать отчёт, в каком состоянии находится флот. Но во всех разговорах, встречах и указаниях придворным стало заметно, что так он отвлекал себя от болезни и чтобы всерьёз не воспринимали недомогание…
На следующий день произошёл третий приступ, самый продолжительный и стойкий, который принёс страдания: опять лихорадило, жар и озноб попеременно мучили ослабленный организм. Но едва боли отступали и чувствовалось облегчение, Александр посылал за военачальниками, заставлял докладывать о подготовке к походу. Убеждал их, словно уговаривал себя, что поход не намерен отменять. Друзья делали вид, что верят, а сами уходили от него сильно огорчённые.
К очередному вечеру совсем ослабленного ознобом царя, по его просьбе, отнесли на одеяле в купальню; осторожно опустили в воду и вернули на постель. Боли,
