стоял со страницей из Корана во рту, Мохаммед Атта, как животное в цирке. Он даже боялся его проглотить. Он не жевал, он только смотрел на меня. Как обезьяна. «И где же Аллах? — спросил я его. — Где его пророк? Почему же они не пришли тебе помочь? Может, ты слишком тихо звал? Может, не слишком одержимо молился? Так позови еще. Аллах! Покричи ему. Позови его, знаешь, как люди зовут собачку в парке. А может, давай позовем вместе, Атта? Может, он придет, если мы будем звать вместе? Может, он просто глуховат?» И знаешь, что он мне ответил? Знаешь, что он сказал мне с этой бумажкой из Корана во рту? «Я не Мохаммед Атта. Я не Мохаммед Атта». — «Конечно, — сказал я, — ты ни за что не признаешься, что ты Мохаммед Атта, конечно, ты скрываешься под другим именем. Кто же сегодня решится открыто сказать, что он Мохаммед Атта?» И потом я включил «MS 170». А когда эта пила работает, то ничего больше уже не услышишь — ни молитвы, ни голосов, ни воплей, какими бы громкими они ни были. Слышно только «Штиль MS 170», как будто музыку. И я крикнул под эту музыку: «Позови еще раз, Атта. Позови как можно громче своего Аллаха. Может, он тебя не понял, у тебя же акцент. А может, он в отпуске, твой Аллах». Но Атта ничего больше не сказал. И я распилил его, как фруктовое дерево. Как больное фруктовое дерево, с мертвыми ветками. Сначала спилил левую сторону, потом правую, потом отпилил низ, а в самом конце распилил верхнюю часть. «MS 170» — очень компактная пила, но она очень мощная. Поэтому начинающие садоводы так ее любят. И бензина расходует совсем мало.
Он повернулся. Рука лежала на его лбу.
— Каиса, — шептал он. — Каиса. Я вымылся на кухне, насколько мог, я выстирал и почистил одежду и надел рубашку моего отца. Потому что мою рубашку уже было не отмыть. Она слишком испачкалась. И потом я поехал за едой в деревню. «Рисовый стол», это индонезийское. Небольшой «рисовый стол», на троих. И побольше крупука. Все это я съел один. Я так проголодался, я вдруг так жутко проголодался, я вылизывал коробочки, в которых была еда. Каиса, ты хоть раз испытывала такой голод? А потом я выкопал яму в саду. Я работал всю ночь. У меня не было времени на две ямы. И я уложил в эту яму детей. Я приволок их туда волоком, честно тебе скажу. У меня уже почти не осталось сил. Мою солнечную царицу я положил целиком, а того, другого, бросил туда по кускам. Как люди выбрасывают на свалку куски распиленного ствола. И потом я забросал яму землей. Я снова привел сад в порядок. Все сделал красиво. Этот сад принадлежал еще моим родителям. И только потом я вымылся сам и вычистил, и вымыл «Штиль MS 170» и весь дом, потому что он весь был залит соком фруктового дерева. Везде валялись мелкие веточки и листики, которые я забыл бросить в яму. Я не знаю, кем был Атта, я не знаю, что бы он мог с нами сделать, если бы у него был шанс. Но тогда все опять стало чисто, все было убрано, только на столе остался Коран. И я стал его читать. Я же вырвал оттуда только одну страницу. Я любознательный человек. И заснуть я не мог. И знаешь, там есть интереснейшие вещи. «Истинно обретут владельцы сада радостное занятие» — вот что я там прочитал. Что-то подобное. И я подумал: это же я, я и есть владелец сада. Но «Штиль» оказался сильнее Аллаха, сильнее нашего Господа, сильнее Иисуса. «Штиль MS 170» — вот кто правитель над нами, Каиса, наш могучий правитель. И пока я думал, я ничего не чувствовал. Может, меня волновали какие-то простые дела. Чисто ли в доме. Ничего ли я не забыл. Я не спал, только подремал немного, а утром я сделал завтрак на троих. Я побрился и намазался мазью, мне ее выписали от сухости кожи. А потом я поехал в аэропорт во Франкфурт. И я попрощался с детьми, я махал им, пока они не скрылись из вида.
Теперь я знаю, кто я такой и зачем я здесь. Потому что я ищу Тирзу, хотя знаю, что ее никогда тут не было. Но самое странное в том, что наступают моменты, когда я сомневаюсь. Когда я в этом не уверен. Когда я думаю: это просто была игра, странная игра в моей голове. Тогда я думаю, что Тирза и в самом деле улетела в Намибию с Аттой, а я просто не помню чего-то. Я ведь не могу представить себе, что я никогда больше не увижу мою Тирзу. Это так странно, но я годами подозревал, что на самом деле я чудовище, что я — зверь. А когда я увидел подтверждение тем моим подозрениям, я не смог в это поверить. Раньше, когда я был молод, мы играли с моей супругой. Мы играли, как будто я — дикий зверь, что крадется ночью по парку. Вот из-за этого всего я и оказался здесь, в Намибии, Каиса, чтобы исчезнуть, чтобы раствориться, потому что мне некуда больше деться. Может, в этом и есть игра, когда ты можешь вернуться к себе, каким ты был до того, как игра началась. Но я не могу вернуться. Я отрезан от того, кем я был, Каиса. Для тебя я человек без будущего, без прошлого, нейтральный, как банковская купюра. Турист с Запада, один из многих, заблудившийся в собственной жизни. Они все говорят, что ищут духовности или покоя, или что-то еще, но они все думают об одном и том же: они хотят исчезнуть. Я хотел… Я хотел сказать тебе, как мне приятно с тобой говорить. Твоя компания… Твое общество для меня так важно. Людям нужна компания, чтобы исчезнуть.
Больше он ничего не говорил, но заснуть не мог. Он лежал посреди пустыни, чувствовал тепло ребенка, копался в своей памяти и чувствовал во рту привкус старого вина. В нем не было ничего от чудовища. Монстр остался похоронен в его памяти. А он лежал там, словно дитя.
Когда Хофмейстер проснулся, ему казалось, что у него затекло все тело. Он полежал еще немного и разбудил Каису. Было семь часов утра.
Он быстро принял душ в хижине, потому что хотел оставить горячей воды и
