— Мы совсем увязли в метафизике, — сказал Дэн. — Это ничего не решит, мы можем и дальше разглагольствовать здесь и ничего не делать.
— Это верно, — неожиданно сказал Вилли. — Почему мы это затеяли? Потому что полиция так ни к чему и не пришла. А какие у нас теперь гарантии, что они что-то предпримут? Никаких. Как вы уже говорили, судебные психиатры будут неделя за неделей разводить говорильню, а этот тип выйдет сухим из воды. Так никуда не годится.
— Вот именно, — сказала Трикс. — Теперь все, кто совершает преступление, говорят, что они сумасшедшие, и им это сходит с рук.
— Но, черт побери, они действительно сумасшедшие. — Хилари тоже умела быть упрямой. — Нельзя же наказывать людей за то, что они сумасшедшие, это средневековье.
— Я не верю, что парень сумасшедший. Я его видел, — возразил Дэн, — а вы нет. Он действовал не как сумасшедший. Он действовал просто как виновный человек, боящийся разоблачения. Если ты сумасшедший, ты не боишься.
— Ну, возможно, тот, второй, — сумасшедший. Не похоже, что он напуган.
— Ну хорошо, допустим, он не в своем уме. Но это не сумасшествие в юридическом смысле, из-за которого могут признать невменяемым. Никто не может доказать, что он разгуливает себе, убивая людей. Вы никогда не изобличите его в этом. Ему даже алиби не требуется. С какой стати он должен предоставлять таковое? Он вовсе не обязан доказывать свою невиновность.
— Так мы ни к чему не придем, — сердито сказал Вилли. — Слишком много разговоров. Вы можете продолжать спорить, но куда нас это приведет?
— Я думаю, решать должна Арлетт, — сказала Трикс. — Она заинтересованное лицо; она видела их и разговаривала с ними.
Все они перестали спорить и посмотрели на нее. «Да, — подумала она, — вы все хотите, чтобы решала я. Как будто я могу. Как будто я способна взять на себя такую ответственность. И все-таки я должна, как мне думается, ведь я заварила эту кашу».
— Я ничего не знаю, — сказала она. — Поскольку я должна что-нибудь сказать, то скажу: по-моему, парень безвреден. Я считаю, он просто жалкий глупый мальчишка, который каким-то образом впутался в это дело и не может выкарабкаться. Тот мужчина… Нет, нет, у меня нет никаких доказательств, и я не могу быть уверена. Во всяком случае, в достаточной степени. Все, что я могу сказать, когда я повстречалась с ним и едва не коснулась его, то поняла: это он. В тот самый миг, когда его увидела. Я не знаю, как или почему, но я поняла. Я бы убила его тогда, как фазана. Сумасшедший? Да, я полагаю, что он является таковым. Любой, кто кого-то убивает, сумасшедший, как мне думается.
— Нет, — сказала Бейтс с такой решимостью, что все они подскочили. — Не всегда. Некоторые люди убивают из чистого злодейства, и тогда этих людей нужно устранить. И в этом нет никакого сумасшествия.
Арлетт вспомнила, что она единственная, кто знает, что Бейтс убила гестаповца. Ей лучше было бы держать рот на замке.
— У меня нет никакого права говорить что-либо, — сказала она. — Я бы его убила.
Это было поразительно, как Бейтс подчинила их всех своей воле. Тощая старушенция. Она подалась вперед в своей безвкусной серовато-зеленой твидовой юбке и бесформенном коричневом пуловере, худая, деятельная, решительная.
— Мы все говорим и говорим, — сказала она. — По-моему, мы согласились, что от полиции не будет никакого проку. Не то чтобы я не испытывала к ним глубокого уважения, но иногда у них связаны руки всеми этими судебно-психиатрическими уловками или административными правилами, и я уверена — именно поэтому муж моей бедной старинной подруги, милой Арлетт, чувствовал, что он не в силах что-либо сделать. Сумасшедший! Мне кажется, этот человек — сумасшедший; я также уверена, что это он, а не этот его жалкий, несчастный мальчишка — все указывает на это. И по-моему, мы должны что-то предпринять. Это нечестно — просить Арлетт, чтобы она решала: она не может. Мы должны это сделать. Это наш долг, наша моральная обязанность. Когда кто-то в опасности, это наш индивидуальный долг в такой же степени, что и государства — предпринять действия. Я уверена — мы обязаны что-то предпринять, и если мы не можем сделать это законно, то просто обязаны сделать это незаконно. Правосудие сотворено Господом и вершится людьми столь несовершенным образом. Почему? Да потому что люди очень слабы и, как правило, плохи и неразумны. Очевидно, что наш долг — действовать, и остается лишь решить как.
Ни одна живая душа не сдвинулась с места.
— Итак, — решительно продолжала Бейтс, — как однажды сказал Вилли, мы — своего рода комитет. Или, если хотите, суд присяжных. Как мы поступим? Проголосуем? Но не Арлетт. Мы. Нет способа, которым мы могли бы передать этого человека в руки правосудия в общепринятом смысле этого слова. Так что нам делать? Покарать его самим. А как? Убить? Я полагаю, все вы будете потрясены тем, что это предложение исходит от меня. Но это, знаете ли, можно сделать. Я знаю, что это делалось. Мне доводилось… Итак, собираетесь ли вы что-то предпринимать? Или мы будем просто гонять чаи и уклоняться от ответственности или побежим в полицию и скажем им: понимаете, мы убеждены, что это так-то и так-то, но нам совершенно нечем подкрепить свое доказательство, кроме одного истеричного мальчишки. Так что, Дэнни?
— Да, мы должны что-то предпринять. Я не думаю, что мы можем его убить. Я думаю, что будет «убийство по суду»[90], в той же степени, как если бы это сделал суд. Я не верю в смертную казнь.
— Вилли?
— По-моему, вы совершенно правы. Я вот как считаю: сумасшедший этот человек или нет, мне наплевать. Он убил, и ему это сошло с рук. И было ли у него огнестрельное оружие, мне тоже наплевать. Он старше, и нельзя навешивать все это на того парня. Трикс видела его. Он просто мальчишка, до смерти напуганный. И я ничего не знаю про смертную казнь. Я не могу спорить со всем тем, о чем вы говорите. Но я все-таки скажу, что вам никогда не узнать, сумасшедший этот тип или нет, потому что психиатры будут приводить доводы и «за» и «против», очень может быть, даже не один, а целые полчища их. Я также не говорю «тюрьма». Сидят они какие-нибудь семь-восемь лет и снова выходят на волю с одной мыслью, что их больше не поймают. Я говорю — голову с плеч. Но опять же — доказывать это мне несподручно. Потому что сам я не смог бы это сделать, вот почему. Может быть, это прозвучит глупо — потому что я убивал животных. Но… не знаю, может быть, все дело в том, что я убил слишком много телят, чтобы быть в состоянии убить человека. Я, конечно, мог бы его отколошматить, — задумчиво продолжил Вилли, поглядывая на собравшихся. — Но не думаю, что будет какой-то прок в том, чтобы отправить его в больницу, если только не поломать его по-настоящему, а это — грязно. Убить его — и дело с концом, как поступают с тигром, сорвавшимся с цепи. Возможно, вам этого не хочется, но вы должны. Только я не знаю как.
— А не могли бы мы, — неуверенно проговорила Трикс, — достать его как-то по-другому? Спалить магазин или что-нибудь в этом роде. Отобрать все его деньги. Это стало бы для него наказанием, как мне кажется.
