Выражение лица Симона – подтвердило.
Глава 43
Симон… – выдавил я.
Тот не ответил, устремив невидящий взгляд на ящик.
Новак, прищурившись, глядел на меня и пытался сопоставить мое признание с демонстрацией Фальконе.
Но я наконец все понял. И испытал такое безмерное облегчение, что поначалу не почувствовал всего трагизма подлинных обстоятельств гибели Уго.
– Единственный человек, знавший код, – сказал Фальконе, – был доктор Ногара. Он и открыл ящик.
Симон ничего не ответил. Он собрался молчать до последнего.
– Но чтобы проникнуть в собственную машину, ему не потребовалось бы разбивать стекло, – сказал Фальконе. – Так что же произошло, святой отец?
Но ответил Миньятто.
– Видеонаблюдение… – прошептал он.
Те две минуты между появлением Уго и появлением Симона. Когда я добрался до Кастель-Гандольфо, Симон первым делом сообщил:
«Он звонил мне. Я знал, что он в беде. Прибежал сразу как смог».
– И все-таки, зачем вы разбили стекло его машины? – повторил Фальконе.
Теперь объяснялась последовательность звуков, которую услышал на записи Миньятто. Сперва выстрел. И только потом – звон разбитого стекла.
Симон продолжал молчать. Но ему и не нужно было говорить.
– Потому что в машине был пистолетный ящик, – сказал я.
– Но Ногара к тому времени уже открыл ящик, – возразил укрепитель правосудия. – Он был пуст.
Но он не был пуст. Симон не стал бы запирать ящик, который не смог бы потом открыть. Ящик требовалось запереть до того, как брат до него добрался.
– Ногара положил туда манускрипт, – сказал я.
В ту ночь шел ливень. Уго хотел уберечь Диатессарон.
– Как ты узнал? – вполголоса спросил я у брата.
Симон не стал бы прятать пистолетный ящик, если бы не знал, что в нем. А значит, Уго ему рассказал.
Брат молчал. Но я снова вспомнил те две минуты, что отделяли его от Уго.
– Ты догнал его раньше, чем он умер? – спросил я.
Симон поднял руку, чтобы я замолчал. Потом его большой и указательный палец свелись вместе, пока не сошлись почти полностью. Почти. И через этот узкий промежуток на меня смотрели бездонные глаза Симона.
Я стоял, онемев. Если бы только его гигантские шаги оказались еще чуть пошире. Чуть быстрее. Я мысленно видел Симона, которому едва исполнилось пятнадцать лет, – который стоит на узком балконе собора Святого Петра и протягивает руки, чтобы не дать незнакомцу прыгнуть. Так ли все произошло на этот раз? Каковы были последние слова, сказанные Симоном другу, чью жизнь, как ему казалось, он уже спас?
Но даже намека на объяснение не слетело с губ моего брата. В комнате воцарилась тишина. Наконец архиепископ Новак еле слышно заговорил. В руках он держал заметки к выступлению Уго.
– Почему вы скрывали это от нас? – спросил он. – Вы оба?
Я посмотрел на Симона. Он не хотел встречаться глазами с Новаком, но не мог оказать ему неуважение, продолжая отворачиваться. У него напряглись мышцы шеи, раздувались ноздри.
– Зачем было это прятать? – повторил архиепископ.
Даже сейчас Симон не проронил ни слова. Но заговорил другой голос, слабый и еле слышный. Он с трудом выжал вопрос, и в комнате установилась абсолютная тишина.
– Зачем этот… несчастный человек… – проговорил Иоанн Павел, – лишил себя жизни?
Величайшим преступлением Иуды было самоубийство. Еще совсем недавно самоубийцам отказывали в погребении по церковному обряду. Не выделяли участков на кладбище. Но не из-за стыда Симон скрывал правду.
– Ответьте мне! – с усилием проговорил Иоанн Павел, стукнув кулаком.
Симон не выдержал. Завеса молчания наконец упала.
– Ваше святейшество, – сказал он, – Уго не знал, какое значение имеет для вас эта выставка, пока не увидел патриархов в Кастель-Гандольфо.
Иоанн Павел нахмурился.
– Разве вы не сообщили доктору Ногаре, что ему предстоит выступить перед православными иерархами? – спросил архиепископ Новак.
Симон ничего не сказал. Он не собирался обвинять никого, кроме себя.
Но послышался надтреснутый голос Иоанна Павла:
– Вы поступили так, как я просил.
Брат упорно не желал впутывать в эту историю его святейшество.
– Я просил его никому не говорить о своих находках, связанных с плащаницей, – сказал Симон. – Умолял. Но Уго настоял на том, чтобы сказать правду. В Кастель-Гандольфо он поехал с намерением рассказать православным о результатах своих изысканий. Но потом увидел, кто сидит в зале. До того мгновения Уго не подозревал, какие возможности открывает его выставка. Он не уважал бы себя, если бы солгал вам о плащанице, но не простил бы себе, если бы уничтожил вашу мечту о примирении с православными.
Лицо брата искажала мука. Он опустился на колени.
– Ваше святейшество, я виноват. Прошу, простите меня!
Я думал об Уго, как он в одиночку приехал в Кастель-Гандольфо, со своими заметками и с манускриптом, готовый совершить самый смелый поступок в своей жизни. Развенчать плащаницу, которая была для него драгоценна, словно ребенок. Пожертвовать ею во имя истины. Мой храбрый друг. Бесстрашный до конца. Даже в тот страшный, ужасающий последний миг.
– Почему вы мне этого не сказали? – тихо спросил у Симона Иоанн Павел.
Брат невероятными усилиями попытался взять себя в руки. Наконец он сказал:
– Потому что, если бы вы знали, вы бы не стали преподносить плащаницу православным. А если бы у нас нечего было им предложить, мы потеряли бы надежду на воссоединение. Уго предпочел умереть за эту тайну. Его выбор стал и моим выбором.
Я знаю тысячи изображений Иоанна Павла. Он был одним из самых фотографируемых людей в истории. Но таким папу я еще не видел. Его лицо сморщилось от боли, плотно зажмурились глаза. Голова откинулась назад, отчего напряглись мышцы на его крупной шее. Архиепископ Новак наклонился и что-то встревоженно спросил по-польски.
У Симона на щеках играли отблески света. Но ни один волосок на нем не шевельнулся.
– Мы прервемся, пока его святейшество не выразит желания снова собраться, – торопливо объявил Новак.
Он покатил Иоанна Павла в смежный кабинет и закрыл за собой дверь.
Несколько секунд спустя открылась другая дверь. В нее стремительно вошел побледневший монсеньор Митек, второй секретарь.
– Я провожу вас к служебному лифту, – сказал он.
Нас всей толпой увели прочь. Пока мы ждали у лифтов, Митек держал палец на кнопке вызова. Когда пришла кабина, монсеньор ввел нас внутрь и нажал на кнопку. И лишь в последнюю секунду он тронул Симона за плечо и сказал:
