– Однако он обошелся им в тысячу пятьсот ливров, – уточняет Брингас. – Притом речь шла о герцоге де Аранде, который экономит больше, чем турецкий султан на катехизисе… Вы многим обязаны своему другу, дон Эрмохенес.
Однако библиотекарь продолжает упорствовать.
– Меня это нисколько не радует. – Он утыкает подбородок в грудь. – Не за такую цену.
– Цену?
Повисает неловкое молчание, нарушаемое лишь гулкими голосами книготорговцев под арками. Снаружи по-прежнему идет дождь.
– Я многое могу понять, адмирал, – говорит дон Эрмохенес. – Но масонство вне моего разумения. Даю вам слово.
– Почему же? – любопытствует адмирал.
– Оно запрещено двумя папскими буллами. И наказывается отлучением от причастия.
– Поэтому вы недовольны? Вы не шутите?
– Ни в коем случае.
– Веская причина, чтобы стать масоном, – отзывается Брингас.
– Не говорите чепухи, – выходит из себя дон Эрмохенес. – Франкмасонство пагубно и для церкви, и для государства. Оно лишает человека послушания Богу и монарху.
– Об этом послушании можно много чего сказать, – заявляет Брингас.
Не обращая на него внимания, дон Эрмохенес поворачивается к адмиралу.
– Не представляю вас на всех этих секретных собраниях при свете канделябров, где обсуждают Великого Архитектора и прочие нелепости.
Дон Педро смеется. Смех у него искрений, беззлобный.
– Сдается мне, вы слишком много внимания уделяли трудам падре Фейхоо.
Уязвленный библиотекарь моргает.
– Единственное, что я читал – «Часовой против франкмасонства» падре Торрубиа.
– Еще лучше. Я не сомневаюсь, что есть ложи, страдающие различными излишествами. Однако в той, к которой принадлежал я, все было гораздо проще. Одни предпочитают встречаться с друзьями в кофейне, другие выбирают ложу. Моя ложа представляла собой что-то вроде английского клуба: там были и военные, и вполне обеспеченные деловые люди, и парочка аристократов… Говорили о книгах, о науке, о братстве образованных людей, которое выше наций и флагов. Атмосфера была довольно приятная. А оккультизм был скорее игрой.
Но дон Эрмохенес не сдается.
– А все эти клятвы и заговоры?
– Глупости все это. Сплетни, которые распускают простецы и старые девы. – Адмирал указал на себя пальцем: – Разве я похож на человека, который собирается расшатывать троны или алтари или использует средневековые магические ритуалы?
– Да, но в ложах полно фанатиков, – настаивает библиотекарь. – Это люди крайних взглядов и разрушительных устремлений.
– Таких можно встретить всюду, дон Эрмес… И в ложах, и вне их. Но уверяю вас: тайный мировой заговор – не более чем миф.
Они снова умолкают, глядя на дождь. Дон Педро улыбается, погрузившись в воспоминания.
– В любом случае, я уже очень давно не имею с ними ничего общего. Сегодня все это лишь забавное воспоминание.
– Которое неожиданно пришлось вам на руку, – замечает Брингас.
– Все воспоминания таковы… Все, что мы прожили, так или иначе идет нам на пользу. Исключение составляют лишь фанатики и дураки.
Паскуаль Рапосо убирает руку с бедра полураздетой блондинки, сидящей у него на коленях, и одним глотком опустошает стакан.
– Открывай еще одну бутылку, Мило.
Оттолкнув женщину, которая досталась ему на этот вечер, Мило, пошатываясь, поднимается на ноги, достает из корзины, стоящей на столе, бутылку и откупоривает ее, напевая какую-то игривую песенку.
– Держи, приятель, – говорит он, наполнив стаканы.
Полицейский заходится пьяным хохотом, женщины ему вторят. Вот уже несколько часов оба приятеля развлекаются с ними в борделе на Шоссе-д’Антен, в районе на севере города, пользующемся дурной славой.
Победу празднуют по всем правилам: хорошее вино, добрая стряпня, широкая кровать и две девахи приемлемой наружности, и все это за тридцать ливров. Праздник есть праздник.
– За успех, – говорит Мило, поднимая стакан. – За тысячу пятьсот ливров!
– Слишком много болтаешь, – упрекает его Рапосо, искоса поглядывая на женщин.
– Не беспокойся. Им можно доверять.
– В жизни не видел шлюхи, которой можно доверять.
Женщина, сидящая у него на коленях, недовольно шевелится, услышав знакомое слово. Рапосо жестко и холодно смотрит ей в глаза.
– Да, ты все верно поняла, – говорит он. – Putain… Salope…[98]Все вы шлюхи – и ты, и шалава, которая тебя родила…
Оскорбленная женщина делает попытку встать и тянется за платьем. Рапосо хватает ее за волосы и обездвиживает.
– Не будешь сидеть смирно, я тебе голову оторву. Свинья.
Мило подливает еще вина, произносит несколько фраз на жаргоне, который Рапосо едва понимает, и обстановка разряжается. Женщина, сидящая на коленях у Рапосо, смягчается и в конце концов снова хихикает.
– Что ты им сказал?
– Что мы им набьем золотыми монетами одно место.
Рапосо мрачно смотрит на приятеля.
– Нет, все-таки сегодня ты слишком много болтаешь.
– Успокойся, дружище, – хохочет полицейский. – Мы на моей территории. И с нами хорошие девочки. Они умеют молчать, особенно если ты не скупишься.
Рапосо недоверчиво ухмыляется, рассеянно поглаживая груди женщины, сидящей у него на коленях. Он думает об академиках: как просто оказалось отобрать у них деньги! Но какие шаги предпримут они дальше? В том, что касается денег, дело выглядит завершенным. Выглядит, мысленно повторяет он, снова и снова произнося про себя это слово. Сейчас предстоит выяснить, покинут ли адмирал и библиотекарь Париж или останутся в городе, пытаясь раздобыть книги каким-либо иным способом. Однако Рапосо не представляет, что это может быть за способ. Тысяча пятьсот ливров на дороге не валяются. Сейчас задача состоит в том, чтобы в ближайшие часы не терять их из виду, и агенты Мило позаботятся об этом.
– Сделай лицо попроще, приятель, – говорит ему полицейский. – Дело сделано. Разве нет?
– Про такие дела точно никогда не знаешь.
– Что верно, то верно. Но академикам твоим придется несладко.
– Все равно: точно все никогда не знаешь.
– Насчет «не знаешь» касается, мой дорогой, тебя одного. Мне-то кое-что известно.
– Да? И что же?
– А то, что завалю-ка я еще раз эту чертову потаскуху ногами кверху и засажу ей хорошенько сзади и спереди. С твоего позволения.
– Это пожалуйста…
– Смотри хорошенько и учись!
