На одном из поворотов Гуляев остановился, закрыл за собой дверцу из толстого листового железа и привалился к ней спиной, всем своим исполинским телом преграждая путь осатаневшим пожирателям трупов. Те навалились на нее с другой стороны всем скопом, нечленораздельно гомоня и ломясь изо всей мочи. Но великан не отступил, несмотря на то, что побагровел лицом и хрипло задышал, невзирая на пот, выступивший на лбу, и хлынувшую носом кровь.
— Дальше беги один! Правой стороны держись. Там выход наружу… Да! Смотри под ноги, не зевай — в мясорубку угодишь. Дальше как знаешь… И вот что: береги ее! Слышишь, береги!
— Кого, жизнь? — не понял Думанский.
— Молли!!!
Адвокат споткнулся, точно ослышавшись, и чуть не упал, а Иван Демидыч с жаром и даже какой-то болью в голосе продолжил:
— Береги ее! Понимаешь?! Любовь дороже жизни и сильнее смерти… Да пошел же, не стой! А ты, однако, уже не ямщик без бороды…
Думанский помчался вперед, не оглядываясь. Крик купца, слышавшийся все это время за спиной, перешел в полный нечеловеческой боли вопль, который внезапно оборвался на высокой ноте. Викентий Алексеевич не успевал за своими разогнавшимися, прорывающимися сквозь сумбур к логической догадке мыслями: «Откуда Гуляев знает Молли?! И дорога ему тоже откуда-то известна… Путь к выходу… Впрочем, Бог с ним… Не может быть! Как же я раньше не догадался, Боже мой, это уже не купец!! Нет уже Гуляева, а… Неужели меня спас тот, другой, который… ТОТ?! Господи, с нами крестная сила!!!» Спотыкаясь, наталкиваясь на стены, то и дело ударяясь головой о низкий потолок, адвокат спешил покинуть это ужасное место, упрямо волоча за собой то, что еще недавно было опасным преступником, фотографическими изображениями которого был обклеен весь Петербург.
Тоннель шел прямо, но света в конце его, да и самого конца, Викентий Алексеевич, как ни пытался, разглядеть не мог. Все та же грубая, скользкая кирпичная кладка под ногами, над головой. «Может, это ловушка?! И нет здесь никакого выхода…» — он уже засомневался в своем спасителе, в себе… Внезапно невесть откуда потянуло животной гнилью — то был характерный, нехороший дух. От скверного предчувствия и усиливающегося миазма у адвоката закружилась голова и появилась дурнота. Он посмотрел наверх, огляделся по сторонам, пытаясь угадать, откуда исходит такая вонь, но будто бы запнулся от торчащий из пола замшелый камень (так ему сначала показалось) и тут же ухнул вниз, в какую-то круглую дыру, угодив, как шар в бильярдную лузу, но не упал вертикально, а стремительно заскользил по довольно широкому круглому желобу. Перед глазами плыли красные круги. Сознание покидало Думанского. Последнее, что он разглядел перед собой, — громадный, во все сечение желоба четырехлопастной винт, напоминающий застывшие крылья ветряной мельницы. Между этими «крыльями» адвокат и проскочил на большой скорости в неведомый полумрак, точно в преисподнюю…
Очнулся он, лежа на чем-то мягком. Слышалось журчание воды, пахло речной свежестью, но ее почти совсем забивал отвратительный сладковатый дух дешевой и, главное, давно не убиравшейся мясной лавки. Продрав глаза и привыкнув к полумраку, Думанский с трудом удержался, чтобы не завопить от ужаса. Прямо перед ним кое-как различалось мертвое человеческое лицо, изуродованное до полной неузнаваемости. Вокруг продрогшего адвоката, а также под ним и на нем лежали такие же обезображенные мертвые тела, некоторые из них в иезуитских сутанах — остатки кошмарного пиршества тех, кто когда-то был создан по образу и подобию Божьему, а большинство — и вовсе без одежды или в кровавых исподних лохмотьях. Больше всего ужасало, что среди целых тел были обрубки — конечности, головы… Наверху можно было разобрать кое-где так же заляпанный кровью плотный деревянный настил. По этой омерзительной, гниющей куче, пища, бегали жирные крысы, подбирая остатки ужасного пиршества. Викентий Алексеевич предположил, что находится на какой-то барже или другом грузовом судне, доверху нагруженном мертвыми телами и то ли плывущем в неизвестном направлении, то ли как раз наоборот — застывшем во льду. Наконец он вспомнил, что угодил сюда, скатившись по какому-то круглому желобу или по длинной трубе. «Где-то тут должен быть лаз… Бог даст, выберусь, а нет — значит, не суждено», — решил Думанский с удивившим его самого хладнокровием. Узник кошмарного морга все же выбрался из-под мертвецов и принялся искать выход. Из иллюминатора неподалеку неожиданно стал пробиваться колеблющийся, тусклый столб света. Пробравшись на свет прямо по трупам, Думанский оказался как раз около «трубы», через которую попал в этот «братский склеп», только теперь желоб за иллюминатором, края которого рыжели подозрительной «ржавчиной», был забран частой решеткой, ее же, тем более при отсутствии сил, было не приподнять и на вершок. К тому же, зловещий свет, видимо, зажженного где-то наверху факела позволял увидеть, как огромный винт в трубе вовсю вращается. Теперь-то Викентий Алексеевич внимательно разглядел его острые, в запекшейся крови лопасти, вспомнил куски тел, разбросанные то тут, то там, и сразу стало понятно, о какой мясорубке предупреждал Гуляев. «Что бы от меня осталось, если бы она тогда работала? Жив Бог!»
Вдохновленный сознанием того, что и сам он пока еще жив, адвокат пригляделся к «потолку» и увидел вскоре, что и предполагал — над его головой был люк! Однако первоначальный пыл Думанского охладило отсутствие хотя бы подобия лестницы, ведущей наверх, к этому люку. Тогда он попытался встать на упрямо обваливавшуюся гору трупов, но когда ему удалось удержать равновесие, Викентий Алексеевич понял, что даже с этой чудовищной «горки» он едва лишь кончиками пальцев дотягивается до крышки. Адвокат все же попробовал подпрыгнуть, но, разумеется, тут же сорвался, упав лицом в омерзительное месиво из разлагающегося человеческого мяса, костей и лохмотьев. Запоздало всплыло в мозгу: «Да ведь люк-то наверняка задраен снаружи!»
Несколько минут он в прострации, уже за гранью отчаяния, распластанный, лежал на останках себе подобных. Взгляд его невольно шарил вокруг, по стенкам (или бортам?). Неожиданно обнаружился еще один иллюминатор, правда застекленный, и к тому же за ним была почти непроницаемая толща воды (плавучий морг, видимо, то ли слишком осел от тяжести груза, то ли накренился на бок), но, возможно, у Викентия Алексеевича появился еще один, может быть последний, шанс, и он пополз к иллюминатору, снова соскальзывая вниз трюма и снова уже с каким-то фатальным сизифовым фанатизмом, карабкаясь вверх. Высадить толстое двойное стекло даже боксерским кулаком не представлялось возможным, но ведь у Думанского имелся пистолет, и он принялся остервенело колотить по стеклу вороненой рукояткой, тщетно — оно само было прочнее металла. «Господи, помоги! — взмолился уже переставший верить в свои жалкие возможности правовед. — Если в этом сонмище адовом найдется тело Кесарева, то я пробью себе выход — в мундире оставались еще какие-то патроны… Заступи, Святый Георгие!» Труп искать не пришлось: лохмотья жандармского мундира с погонами ротмистра голубели рядом, выглядывая из-под других останков. В кармане, к счастью, оказалось еще три патрона! «Я рассажу этот иллюминатор вдребезги, раскрошу в пыль!!!» Не раздумывая, адвокат шарахнул в центр иллюминатора — из образовавшегося отверстия хлынула мощная струя воды. На все вполне хватило одного патрона. Это была последняя служба, которую сослужил добросовестному адвокату подарок «благодарного негоцианта», — напором струи пистолет выбило из рук и он канул на самое дно затапливаемой баржи. Адвокат и сам еле удержался на ногах.
