— Мистер Барнс, похоже, вообразил, будто страшно рискует из-за меня. Я прямо как Мориарти, угроза общему спокойствию. Он сказал: «Я надеюсь, что мне не придется пожалеть о своем решении».
— Ишь чего захотел! — фыркнул Томми. — Собственное имя на обложке. А потом потребуешь, чтобы они во всем покаялись.
— И бросили камень в грешника, — закончил я и разогнал «родстер» на полную. Мы плавно вписывались в повороты, чувствуя, как нас вдавливает в сиденья. Мир поплыл перед глазами, на апрельских деревьях вспыхнули бледно-зеленые огоньки. Мимо проносились пейзажи — водопады и висячие мосты над скалистыми ущельями. Окна в машине были открыты, и мы полной грудью вдыхали аромат весны, земли, новой жизни, смешанный с запахом прели; все это вдруг обрушилось на нас. Золотистые волосы Томми трепал ветер. Грешник, дитя соблазна, чье ослепительное сияние отражалось в ветровом стекле. Томми во всем блеске славы. Рука Томми как ни в чем не бывало касалась то одного, то другого, и я готов был разбить машину. Чтобы, отыскав нужную передачу, отдаться скорости.
— Вот это жизнь, дружище! Ты да я, — проговорил Томми, и в его устах это звучало почти как признание в любви. — Это и есть настоящая жизнь, и ты это знаешь.
РАЗРОЗНЕННЫЕ ФРАГМЕНТЫ,
МОНТФОРД ИЮНЬ 1949 — ЯНВАРЬ 1950 ГОДА (В. Б.)
Тревожный звонок раздался, когда к миссис Браун пришли из ФБР. Я наконец очнулся и понял, каким был идиотом. Я должен был предвидеть, что ФБР заявится в пансион миссис Битл. Тогда-то я понял: надо сжечь бумаги. Это произошло 10 или 11 мая. А приходили они вечером 4 мая, сообщила миссис Браун, этот день врезался ей в память, и она целую неделю ничего мне не говорила. Я от нее такого не ожидал. У нее был не Майерс, а двое других агентов, и расспрашивали они обо всем, что она могла знать. Не только за время нашего знакомства, объяснили они, но и о моем прошлом. Уклонение от налогов, проблемы с подружками.
Надеюсь, вы им ответили, что самая большая проблема для меня — найти хоть одну подружку.
Но миссис Браун не позволила обратить все в шутку. Они предложили ей деньги, если она что-то вспомнит. Заикнулись про пять тысяч долларов. Она спросила, понимаю ли я, что это за сумма. Я ответил: «А вы думаете, нет?» Мы сидели за зеленым столом на кухне; с недавних пор мы стали обедать вместе, потому что миссис Браун разлюбила закусочные. В тот день я приготовил ей бутерброд со свининой. Шел дождь. Ах нет, кажется, было сухо, потому что позже она вышла во двор, чтобы сжечь дневники, и огонь оглушительно ревел.
Я точно помню, как она откусывала по куску от бутерброда, клала его на тарелку, потом снова брала и откусывала. Едва ли не давилась. Я уже пожалел, что сделал бутерброд, потому что миссис Браун явно не была голодна, однако чувствовала себя обязанной доесть. В Мексике она разглядывала все вышивки, протянутые ей каждой босой торговкой. Не притворялась, будто смотрит, а внимательно изучала стежки. Она не станет лицемерить даже под страхом смерти.
Поэтому, когда я поинтересовался, отчего у нее нет аппетита, миссис Браун выложила все начистоту. Ей не хотелось беспокоить меня из-за агентов ФБР, которые навестили ее у миссис Битл. Ей неловко меня расстраивать. Пять тысяч долларов. Тут-то до меня наконец дошло, какую опасность я на нее навлекаю. До чего же я был наивен и глуп.
Миссис Браун призналась, что, общаясь с этими двумя, чувствовала себя так, словно извалялась в грязи. Миссис Битл подслушивала в гостиной, притворяясь, будто протирает пыль с подоконников. Я живо представил себе эту картину. Миссис Браун сообщила агентам, что я добропорядочный гражданин, всячески защищала меня, и я велел ей больше никогда этого не делать. Этим типам лучше не говорить лишнего.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, — возразила миссис Браун. — Надо дать им отпор.
— Зачем? Какая разница, попаду я в их список коммунистов или нет?
— Во-первых, это докажет, что их так называемому осведомителю можно верить. Тому, кто вас оклеветал. Допустим, открывают агенты список коммунистов и видят в нем вас. Смотрят, кто выдвинул против вас обвинение, и говорят: «Отлично, нашему информатору можно верить. Непременно обратимся к нему еще раз».
Она была права. Так и есть. Ее проницательность устыдила меня.
У миссис Браун нашлось еще много чего сказать о сплетнях как уликах. В Женском клубе организовали комиссию для проверки соответствия учебников американскому образу жизни. По мнению миссис Браун, это зашло слишком далеко и пора кому-то проявить стойкость. Она так и сказала. Миссис Браун чуть не плакала. Меня же обуревали смешанные чувства. На кухню, задрав хвост, заглянула Чиспа, безразличная к тому, что творилось вокруг. Сунула нос в полупустую миску с едой у холодильника, фыркнула и удалилась. Жизнь продолжается, и это раздражает сильнее всего. Те, кого беда обошла стороной, живут себе как ни в чем не бывало, не задумываясь, как им повезло.
Я посоветовал миссис Браун подыскать себе другую работу. Она застыла с бутербродом в руках, широко раскрыв глаза от изумления, точно на рекламном плакате.
— Вы меня увольняете, мистер Шеперд? За то, что я вам рассказала?
Я возразил, что дело не в этом. Что я просто-напросто не хочу больше причинять ей неприятности. Миссис Браун выпила полстакана воды и отправилась в другую комнату за носовым платком. Я слышал, как она рылась в большой кожаной сумке для писем. Я вымыл тарелки и спрятал бутерброд, чтобы она не мучилась. Наверно, в столовой миссис Браун поплакала. Успокоившись, она вернулась на кухню, но глаза у нее опухли.
— Мистер Шеперд, вы что, газет не читаете? Меня уже выставили вашей тайной женой, блудницей вавилонской, подельницей в преступлениях и кем угодно. Разве что не написали, будто я еще и пчел для вас развожу. Кто меня теперь возьмет на работу? Пожалуй, мне и вправду стоит научиться разводить пчел.
Она так и сказала — разводить пчел. Мне захотелось стиснуть ее в объятиях. Но для этого пришлось бы взять ее на руки, до того она крохотная. Я прямо видел эту сцену. Наверно, мы оба живо себе представили, как стоим, распахнув объятия, на выложенной белой плиткой кухне, и не можем расстаться, точно в кадре из фильма, от которого зрители, присвистнув, бросают в экран попкорн. Мы решили просто стоять и смотреть.
Мы с миссис Браун заключили договор. Она по-прежнему будет работать со мной, но на определенных условиях. Нужно сделать массу дел: избавиться от оставшихся старых дневников. Уничтожить имена и даты. Я не совершил ничего дурного, ей это известно, и все же мы оба прекрасно понимаем, в какое положение она попала. ФБР может провести обыск, использовать информацию из записных книжек в качестве улик и впутать в это миссис Браун.
Я сказал ей, что пора этим заняться. Я повторил это несколько раз. Давно пора. Я откладывал больше года, с тех пор как мы бросили в огонь Билли Бурзая. Лучше смерть, чем огласка. Я ожидал, что миссис Браун возразит, но, как ни странно, она промолчала. Строптивая Вайолет, которая вечно твердит: «Это ваши слова, не сдавайтесь, не дайте вашим детям осиротеть, вы же сами их написали». Она тоже опустила руки. Миссис Браун хотела сама все сжечь. Стояла в дверях и наблюдала, как я сметаю с полки блокноты, от конца к началу. Похоже, ей, как и мне, не терпелось поскорее покончить с этим, покориться неизбежности.
