Она оказалась права. Авторы ругательных писем не читали моих романов. Они обращались к человеку, о котором узнали откуда-то еще. Скорее всего, из газет.
— Я понимаю, вас это задевает, — проговорила миссис Браун. — Как человека. Но не как писателя. Они ведь вас не читали. Судя по их письмам, они вообще за всю жизнь не прочли ни одной книги.
Но оторваться было невозможно. Как от дурацкого бульварного романа. Заранее знаешь, чем все кончится, догадываешься, что от такого финала тебя стошнит, и все равно читаешь. Писем было около дюжины. «Ваше предательство по отношению к Госдепартаменту — камни и стрелы в сторону государственного флага. Нам, американцам, не понять, как земля носит такое коммунистическое чудовище, как вы».
«Если бы все вели себя так, как вы, мы бы были рабами. Наша страна зиждется на свободе. И если вы не готовы защищать нашу страну, вы не заслуживаете свободы».
«Мы с друзьями сделаем все возможное, чтобы всем рассказать о вашей ненависти к нашей стране, чтобы о ваших романах в истории литературы не осталось даже сноски».
«Меня тошнит при мысли о том, что вы с вашей старухой воспитаете своего ребенка в духе ненависти к Америке. Остается лишь надеяться, что ваша жена бесплодна».
«Убирайся в свою чертову Мексику. Если нам понадобится мнение чужака об Америке, мы тебя спросим».
«Я рад, что у меня нет вашей книги. А если бы даже была, тут же полетела бы в огонь».
Тут меня одолели угрызения совести. Из-за того, как мы жгли газеты. Но миссис Браун меня успокоила: ерунда, нет ничего ужасного в том, чтобы развести огонь газетой, которую уже прочитал.
— Книга — другое дело. Это некультурно. Даже говорить об этом дико.
— Пожалуй, вы были правы. Это горстка озлобленных людей.
Миссис Браун забрала у меня письма.
— Дело не в том, что они озлоблены. Эти субъекты даже не задумываются о том, что вы живой человек. Им в голову не приходит усомниться в своей правоте. Наверно, если их укусит соседская собака, они и то отнесутся к ней снисходительнее.
— Ваша правда. Соседка хотя бы прислала записку про Ромула. Вежливо вернула подарки. В этом ей не откажешь.
— Людям нравится видеть позор того, кто недавно был в силе, — заключила миссис Браун, разорвала письма на клочки, выбросила в корзину и уселась печатать. Даже из кабинета наверху стук ее «Ройяла» напоминал стрекот пулемета.
7 АПРЕЛЯ
Вымотавший душу телефонный разговор с Линкольном Барнсом.
«Скажите, вам никогда не приходило в голову писать рассказы? На вроде тех, что выпускает „Популярная литература“?»
Дешевое чтиво. Я поинтересовался, почему он об этом спрашивает.
— Просто так.
Я высказал Линкольну Барнсу все, что думаю о подобных книгах: такое ощущение, что они написаны одним и тем же автором под сотней псевдонимов. На самом же деле ее зовут, допустим, Харриет Уилер. Питается она исключительно шоколадом и живет в одном из номеров на верхнем этаже «Гроув-парка».
А ведь день обещал пройти так славно. Завтра приезжает Томми. Не к Вандербильтам, а просто в гости. По дороге в Чаттанугу, где ему нужно оценить какую-то скульптуру. Остановится у меня; сказал, что хочет взглянуть на мою берлогу. Свинина уже маринуется. Миссис Браун ушла рано. Когда зазвонил телефон, я варил чилийский перец с чесноком, чтобы потом смешать с уксусом и орегано. Несколько месяцев от Томми и мистера Барнса не было ни слуху ни духу, и вот пожалуйста, объявились сразу оба.
Я сразу понял, что Барнсу не хотелось общаться напрямую со мной. Он рассчитывал передать весточку через миссис Браун. Обычно днем я не подхожу к телефону. Кажется, он пытался объяснить, что издательство не может решить, стоит ли публиковать книгу вообще. Шумиха вокруг коммунистов связала их по рукам и ногам.
— Будь я коммунистом, я бы это понял. Но, к счастью для вас, я не коммунист.
— Послушайте, мне это прекрасно известно. Как и всем в издательстве. Мы знаем, что вы законопослушный гражданин США. У вас даже фамилия не мексиканская.
Я сходил на кухню выключить кастрюлю: вода начинала выкипать.
— Но вы, — продолжил Барнс, когда я вернулся, — спорная кандидатура. А наши заправилы не любят спорных вопросов, потому что они смущают людские умы. Для большинства наших читателей спорный и антиамериканский — одно и то же.
— Барнс. Вы же интеллигентный человек, вы не чужды литературе. Как же вы можете такое говорить? Вам не нравятся спорные вопросы, потому что они смущают умы. Но на то они и спорные, чтобы сеять сомнение!
Он ничего не ответил.
— Все равно что заявить, будто вам не нравится скорлупа, потому что внутри нее яйцо. Почему бы сразу не признаться, что вы не любите яйца?
В трубке раздался вздох.
— Мистер Шеперд, я на вашей стороне. Поверьте мне. Я позвонил не для того, чтобы морочить вам голову. Мы предлагаем выпустить вашу книгу под псевдонимом.
Ничего себе идея. Как насчет Харриет Уилер? Идиотизм. Действие романа происходит в Мексике, он написан в том же стиле, что и предыдущие два, которые прочла почти вся страна, включая школьников. Неужели он полагает, будто читатели поверят, что эту книгу написал другой автор?
Барнс ответил, что все нью-йоркские издательства сейчас дерутся за книги о древней Мексике.
— Шутите?
— Вовсе нет. У вас того и гляди появится полсотни подражателей. Так почему бы не воспользоваться случаем и не опередить их?
От таких новостей голова шла кругом. Барнс заикнулся и о других вариантах. Можно завести «негра». Не в смысле цвета кожи, а того, кому я буду платить за право публиковать романы под его именем. На случай, если я боюсь, вдруг журналисты пронюхают, что на самом деле книгу написал я.
Пронюхают. Неужели существует какая-то разница между моими словами и мной самим?
— Вы редактор, мистер Барнс. Вы торгуете чужими произведениями. Видимо, вам все равно — что книги, что порошки от головной боли, что кожаные ботинки. Я не знаю, так ли это на самом деле, я лишь предполагаю. Для меня же все иначе. Я как язык ботинка. Выдерните его, и все развалится.
8 АПРЕЛЯ
Стоял чудесный день. Можно было забыть о страхах. Бояться было нечего: вокруг океан, и ты плаваешь в глубине. Набрав в легкие побольше воздуха, устремляешься к свету.
Томми чуть не лопнул от смеха, услышав, что Барнса пришлось уговаривать поставить мое имя на обложку. Или хотя бы «подбросить эту идею отделу продаж». Обхохочешься. Мне пришлось согласиться. Томми умеет убеждать.
— Господи боже, подбросить идею отделу продаж! Сперва имя автора на обложке, а что потом?
Нет ничего лучше апрельского дня, налаженного автомобиля и жизни, которая, что ни говори, прекрасна, если правильно пожарить lomo adobado, потом наесться до отвала, а остатки мяса поделить между холодильником и двумя счастливыми кошками, которые не приносят никакой пользы. И ничего не убирать, так и оставить посуду в раковине. Горное шоссе вело на запад, к Грейт-Смоки-Маунтинс на горизонте; дорогу достроили недавно, специально для нас. Для Томми и для меня. Мы в этом ни капельки не сомневались. Теперь туннели не оканчивались тупиком, а куда-то вели. На другую сторону.
